Гнилое яблоко

Я услышал, как Отум натягивает на себя футболку. Шелестящий звук ткани, скользящей по плотной, наверное, солоноватой на вкус коже… у меня ком застрял в горле.

– Болезный, лови свитер, – предупредил Отум.

Руки-крюки как обычно подвели Миико, и пару минут он шуршал во тьме травой, отыскивая свитер наощупь. Поиски завершились успешно. Теперь, когда его согревают сразу два свитера – мой и Отума, удастся ли Миико наконец согреться?

Улегшись на землю, я оперся спиной на рюкзак. Миико тихо пыхтел, пытаясь улечься поудобнее. Так же, должно быть, возятся звери, устраиваясь на ночлег. Вскоре Миико затих и в слепой темноте все равно что исчез.

Я включил фонарик. Я устал нервничать, и мне было настолько безразлично, как пойдет дальше, что почему бы не потратить единственную батарейку. Круг желтоватого света вздрагивал на странице. Когда мне плохо, я пишу –

(пиши, пиши, пиши, однажды это спасет твою жизнь)

плевать, что порой совсем ерунду. Я делаю это потому, что знаю – хотя бы немного посветлеет, даже если всю темноту и не разогнать, даже если мир навсегда захлестнул мрак.

Громадина… мне почти хочется снова в него поверить.

– Умник? – ядовито спросил Отум и пнул меня в щиколотку, проходя мимо.

– Да, я умный, – сдержанно ответил я. Будь это правдой, я бы не оказался в таком месте с такими людьми, но это был мой единственный ответ на подобные вопросы.

– И о чем же ты пишешь?

– О том, что тебя не касается никаким боком.

– В этой стране меня все касается, – его голос затихал, отдаляясь. Хорошо; менее всего мне хотелось сейчас уделять внимание мании величия Отума.

Громадина возненавидел город, отнявший у него хозяина… Обезумевший от ярости, он идет по улице, возвышаясь над крышами обшарпанных двухэтажек…

Я сам не разберу потом эти торопливые неразборчивые строчки.

Вернулся Отум или нет, я не заметил. И потом – все, устал, – я выключил фонарик, лег на бок, и жесткая трава уколола мою щеку.

Я понемногу схожу с ума.

11. Я схожу с ума

Серую бетонную стену покрывает паутина трещин. Из трещин сыпется серая пыль. Сидя возле стены, я прижимаю к себе руки, покрытые порезами. Двигаться больно, но я поднимаюсь, бреду вдоль стены и затем дальше по улице. Никогда прежде Рарех не был таким тихим. Вязкая, как клей, тишина разлилась по городу и, затвердев, сковала его собой. Сейчас я бы обрадовался даже мерзкому реву машины Януша, но вот она, припаркованная на обочине, неподвижная, покрытая пылью так плотно, что едва различим ее уродливый травянисто-зеленый цвет.

– Януш, – зачем-то зову я, – ты здесь?

(мне нужен кто угодно живой)

(говорят, в Рарехе видят призраков. Миико показывал мне фотографию, которую он спер у кого-то в школе. Фотография демонстрировала центральную улицу Рареха с застывшими вдоль нее туманными силуэтами. Миико клялся, что снимок настоящий, но я не поверил)

Стряхнув пыль с лобового стекла, я заглядываю в машину. Внутри темно и, кажется, пусто. Пыль на пальцах сырая и жирная, как сажа. Попадая в порезы, она усиливает боль. Я вытираю руку о колено. Сердце вдруг подскакивает к горлу, и я срываюсь в бегство… Я не сразу осознаю, что двигаюсь к дому моей матери.

Никого по пути.

Добежав, я обнаруживаю, что кто-то заколотил все окна досками. И то же с домом Миико по соседству…

(серые доски с торчащими из них гвоздями)

Толстый слой пыли на крыльце запечатлевает мои следы. Я толкаю входную дверь, и она распахивается, оказавшись незапертой.

– Мама? – произношу я шепотом.

Она не отвечает. Впрочем, как всегда. Я знаю, где найду ее.

(сумка моей матери, лежащая на полке для мелочей)

Я вхожу в комнату. Кресло напротив включенного телевизора. Помехи на экране. Груда пыли на протертом сиденье… Я погружаю в нее пальцы, и пыль облепляет их, словно влажная глина…

Я открыл глаза. Опять сон… веки щипало, но в целом сонным я себя не чувствовал. Сначала темнота показалась мне непроницаемой, но затем я рассмотрел, что утренний свет уже потихоньку растворяет ее, как вода акварельную краску. Вместо зловещей тишины из сна теперь слабый шелест листьев, хорошо. Я поднялся на шаткие спросонья ноги. Небольшая прогулка сквозь темноту. Ни шороха со стороны Отума, ровное дыхание Миико. Отлично.

Наткнувшись на дерево, я продолжил движение, из предосторожности выставив вперед ладони. Шершавая кора, острые кончики ветвей. Когда почти ничего не видишь и полагаешься только на ощущения, они становятся невероятно острыми…

(«Несут тебя злые силы, дебиленок», – говорила мне в спину сморщенная учительница, жившая в трех домах от нас, когда я пролетал мимо нее на велосипеде)

Деревья пели, и трава под ногами тоже. Тысяча беззвучных песен разрывали мое тело, каждая пытаясь в него втиснуться. Озеро лежало на земле, как черное зеркало. По его поверхности пробежал лучик, отразившись рубиново-красным бликом. Мне захотелось броситься в темную воду. Бешеный прыжок с берега; умереть, но понять, что происходит. Остыть от этого возбуждения – моя кожа так раскалена, что вода зашипит, когда я в нее погружусь.

– Давайте же, призраки, – сказал я, припадая к земле. – Делайте со мной что хотите.