Гниль

Кажется, так паршиво он не чувствовал себя никогда в жизни. Невыносимо ныла голова, от этого невозможно было толком сосредоточиться, все вокруг плыло в густом кисельном тумане. Наверно, так себя ощущают тяжело контуженные. Маан скрипел зубами, массируя виски, и надеялся не свалиться в обморок. Это было бы и вовсе скверно. Страданий добавляла и правая рука. Если днем раньше он практически ее не ощущал, воспринимая ее неподвижным мертвым отростком на собственном теле, теперь она решила взять свое сполна. Ему казалось, что у него на груди под слоем шершавой марли — ком из размозженных, растертых в бесформенные осколки костей, наполненный гноем и лимфой, в котором уже пирует, оплетая нервы сотнями ядовитых щупалец, некроз. Малейшее движение отзывалось болью во всей руке, от плеча до кончиков пальцев. Наверно даже в тот момент, когда Гнилец рассек ее надвое, боль не была столь сильной.

«И эта боль теперь — тоже я, — подумал он, — Ведь она станет частью меня до конца моих дней».

Лучше бы ему оторвало ногу!

Он учился жить с болью, и иногда ему даже казалось, что у него получается. Иногда боль уходила, но всегда возвращалась, иногда принося еще большие страдания. Хуже всего ему бывало по утрам — как будто всю ночь напролет боль готовилась нанести удар — и наносила его, стоило ему лишь открыть глаза. Иногда Маану казалось, что на плечах у него вместо головы — древесный обрубок, полный трухлявой древесины и вонючей смолы. На то чтобы встать у него уходило много времени, тело отказывалось слушаться, и ничего поделать с ним Маан не мог. Приступы слабости настигали его неожиданно, на протяжении всего дня. Бывало, подняв к губам чашку кофе, он спустя секунду трясущимися руками ставил ее на стол чтоб не разбить — пальцы вдруг делались ватными, мягкими, не способными удержать и новорожденного птенца, а перед глазами плыли, вплетаясь друг в друга, зеленые и оранжевые круги.

Маан не привык ощущать себя настолько беспомощным. Когда Кло и Бесс были дома, он старался не подавать виду, даже шутил, но стоило им уйти, оставив его в одиночестве, как пытка продолжалась. Он, привыкший ощущать собственное тело если не неуязвимым, то надежным, прочным и основательным, был вынужден теперь лишь терпеть его, как терпят старую мебель, которую по каким-то причинам нельзя выбросить.

Он стал замечать за собой то, чего раньше не было — несвойственную ему медлительность, мысленную заторможенность. Ему было сложно сосредоточиться на чем-то, мысли точно лишились привычных форм, стали жидкими, скользкими, стелющимися где-то по затянутому тенью дну сознания. Он стал рассеян. Он мог забыть, где оставил какую-то вещь и память отказывалась ему помогать. Иногда он забывал имена сослуживцев или важные даты. Эти новые симптомы пугали его сильнее неутихающей головной боли. Если твое тело изувечено — это плохо, но с этим можно жить, если же изувечен разум, проще, действительно, раздобыть пистолет и… Иногда он жалел, что отдал свой табельный пистолет Мунну. Хотя и спрашивал себя — а решился бы? И сам не знал ответа.

Через три дня Маан снова был в госпитале, на плановом медицинском осмотре. Уже знакомый ему врач, щуря внимательные темные глаза, задавал вопросы, а Маан отвечал на них, таким же равнодушным тоном, как и тот, которым они задавались.

— Бессонница? Приступы удушья?

— Не замечал.

— Кровяные выделения из носа?

— Нет.

— Приступы паники?

— Нет.

— А что беспокоит в первую очередь?

— Головные боли. Постоянная мигрень. Почти не отпускает, — врач казался ему мутным, расплывшимся, бесформенным.

— Я предупреждал вас об этом симптоме. К сожалению, этого следовало ожидать после… полученных вами травм. В вашем возрасте…

— Если я услышу еще хоть слово про мой возраст, я сломаю вам шею своей здоровой рукой!

Врач машинально потер кадык, но, кажется, не испугался. На Маана он смотрел с явной усталостью, как на скучный и не представляющий никакого интереса предмет.

— Что вы хотите, господин Маан? — терпеливо спросил он.

— Дайте мне каких-нибудь проклятых таблеток. А то я свихнусь от этой боли. У вас же есть обезболивающие? Выпишите их, сколько надо. Пока у меня череп на части не рассыпался…

— Извините, но я не могу этого сделать.

— Почему?

— Любые препараты такого рода пагубно воздействуют на мозг, ваш же нуждается в длительном покое, без искусственных…

— Вы можете просто убрать эти головные боли?

— Это должен сделать ваш организм, господин Маан, и я не знаю, сколько времени потребуется ему для этого.

— Это опять из-за возраста, да?

— Можно сказать и так, — уклончиво ответил врач, глядя на него прежним равнодушным взглядом, — Сказать по правде, будь вы лет на пять моложе, я бы еще рискнул применить что-то медикаментозное, теперь же… Я не имею права рисковать. Даже самое проверенное средство может вызвать у вас анафилактический шок или неконтролируемую кому. Вы уверены, что желаете этого?

— Еще два дня — и начну!

— Повреждения мозга — опасная штука, после этого не выздоравливают на пятый день, как от простуды. И я предупреждал вас.

— И что я должен делать? Терпеть?