Гниль

Маану понадобилось много времени чтобы решиться. Но, решившись, он и в самом деле ощутил минутное облегчение. Главное — принять решение, пусть даже вздорное и глупое.

Он решил действовать предельно осторожно, как и всегда. Никаких резких движений и странных звуков. Он подойдет к ним. Не таясь, не прячась, как подходит человек к сидящей вокруг огня компании. И поздоровается. Маан не знал, осталась ли у него способность членораздельно изъясняться на человеческом языке, его толстая шея, усеянная в несколько рядов спрятанными зубами, могла производить много звуков, но ни один из них не был похож на человеческий язык. Ему придется рискнуть. Что ж, даже если окажется, что он нем, есть много способов, с помощью которых разумные существа могут понять друг друга.

Если настроены на контакт. Никто не ждет от чудовища, что оно заговорит с тобой о мире. Но Маан был уверен, или убедил себя в том, что, действуя осторожно и всячески подчеркивая мирные намерения, он быстро справится с паникой, которая, несомненно, последует за его эффектным появлением.

Он не человек, но он попробует вспомнить, что это такое — быть человеком. И если окажется, что несмотря на его ужасную оболочку эти люди признают его равным себе, это будет означать, что человеческая часть и в самом деле осталась в нем неповрежденной, хоть и страшно изувеченной. Это будет означать, что его зовут Маан, и он нечто большее, нежели крадущийся в темноте Гнилец третьей стадии.

Настоящее безумие.

Но разве это не истинное свойство человека — совершать безумные поступки, когда в этом нет никакой нужды?..

Маан начал двигаться к людям. Он перестал скрываться, двигался как обычно, и земля под ним немного вздрагивала, когда он вонзал в нее свои шипастые руки. Запах человека и огня стал так силен, что тело против его воли напряглось, зашевелились беспокойно зубы. Маан сумел подавить это проявление зверя. Он шел не на бой, он шел как равный к равному.

Люди не замечали его, пока он не подошел так близко, что видел их в мельчайших деталях. Как и прежде, они сгрудились вокруг своего крохотного костерка, не замечая ничего вокруг. Типично для человека — проявлять беспечность даже перед лицом опасности. А Маан определенно являл собой опасность и, возможно, самую страшную опасность этого мира.

Под конец он едва не струсил. Когда до костра оставалось совсем немного, может быть метров десять, он на какое-то мгновение замер, пересекая черту, за которой не было возврата. Все его тело бунтовало против этого безрассудства. Он точно пытался засунуть руку в полыхающий огонь, не обращая внимания на предупреждающий об опасности вой инстинктов.

Самоубийство — вот что это такое.

Потом они заметили его.

Должно быть, сперва им сообщило о его приближение сотрясение камня под ногами. Женщина, которую Маан привык называть про себя Сероглазой, вдруг напряглась, стала напряженно озираться.

— Што такэ, Карла? — наречие уличного сброда резануло слух.

— Там, там! — она начала показывать пальцами в темноту, — Чуешь? Земля…

Напряглись и остальные.

— Земля варганит… — пробормотал Калека озадаченно, — Верно, земнотрус, а? Не бежать бы нам отсюда?

— Не страшите, — сказал старший, Старик, — Спокойнее, братья. Один раз похоронили, второму не бывать.

Маан вступил в круг света. Осторожно, выдвинув лишь голову, грудь и руки, чтобы не напугать людей своим огромным телом. Но и без того эффект оказался достаточно силен.

Первым заметил его Улыбчивый. Его безвольно висящая, подобно тряпке, на губах улыбка вдруг окостенела, стала бледной. И глаза, увидевшие выступающего из темноты Маана, вдруг стали двумя гладко обточенными подземной рекой камешками, гладкими и ничего не выражающими.

— Братья… — пролепетал он своим полу-парализованным ртом, — Ой, братья…

Теперь главное было заговорить чтобы хоть отчасти унять их страх. Маан давно продумал свои первые слова, но, открыв рот, обнаружил, что произнести их будет непросто.

«Не беспокойтесь, — хотел было сказать он, — Я не причиню вам вреда. Послушайте меня».

Но слова, так просто и гладко рождавшиеся внутри, выбирались наружу изувеченными, перетертыми его многочисленными зазубренными зубами.

— Не… Не причиню… Не причиню… Меня…

Он слишком давно не говорил вслух. Привычка мыслить новым образом привела к тому, что у него образовался разлад между мозгом и языком, точно оборвался соединяющий их провод.