Гниль

Он должен увидеть их лица, прежде чем канет в темноту. Он уйдет в сознании, насладившись своей победой. Уйдет туда, где его ждет тьма без конца, которая завладеет им и похоронит его, став погребальным саваном.

Третьего удара не понадобилось. Маан ощутил, как его качнуло, потом что-то вновь затрещало, и этот треск означал свободу.

Он победил.

Маан падал в полной тишине — в этом новом мире не существовало звуков кроме шороха его дыхания, отраженного от ледяных стен. Он падал, глядя вверх, и ослепительный проем делался все меньше и меньше, люди на его фоне были уже почти незаметны глазу. В этот миг невесомости, растянувшийся на целую вечность, он ощущал едва ли не блаженство. Его жизнь была пуста, и он наслаждался этой новой для него пустотой, отсутствием звука, цвета и запаха. Темнота охотно приняла его в себя без остатка, выпила, осушила до дна.

Падая, Маан смеялся как безумный, и смеялся до самого конца, до тех пор, когда темнота, обступившая его, хлопнув невидимыми крыльями, не стала по-настоящему бездонной.

ГЛАВА 13

Мир, в котором он родился, был пронизан холодом. Холод — это первое, что почувствовал Маан, когда обнаружил, что у него есть тело. Холод и его тело составляли единое целое, бесконечно крошечное, скорчившееся, изломанное целое. В его жилах был колотый лед. Тронутые колючей изморозью кости трещали, рассыпаясь. Маан попытался вдохнуть и у него едва это получилось — легкие смерзлись, обратились ледяными слежавшимися мешками. Если у него они остались, эти легкие.

Он не помнил, как здесь оказался. Не помнил, как очутился в этом мире, где нет ничего кроме холода и острого слизкого камня. Еще тут было журчание воды, но Маан не мог понять, где она. Пахло ржавчиной — тяжелой старой соленой ржавчиной. Влажным металлом. Кислым мхом. Затхлым, застоявшимся без движения, воздухом.

В этом мертвом мире он был единственным полумертвым существом.

Последним его обитателем. А может, первым и единственным.

Маан лежал, привалившись к какой-то плите, гладкой на ощупь. Его тело было измолото, выпотрошено, освежевано, раздавлено. Его тело агонизировало, посылая в мозг тысячи импульсов. Сигналы бедствия умирающего оборудования на идущем на дно корабле. Отключаются аварийные наносы. Выгорают распределительные щиты. Плавятся переборки и черная вода хлещет в зияющие пробоины. Маан умирал и понимал это. Есть вещи, которые не выдержит ни одно тело, любой запас прочности можно выбрать до дна. Солнце ему свидетель — он потратил больше сил, чем мог себе позволить. Чем у него было. Теперь он умирал здесь, брошенный между камнем и водой, как старая крыса со сломанной спиной.

Он плохо помнил, что было после падения. На некоторое время его просто не стало — сознание милосердно выключилось. Потом была черная расщелина, наполненная то ли воспоминаниями, то ли явившимися к нему из глубин небытия миражами. Событиями, которые никогда не случались с Джатом Мааном, инспектором двадцать шестого социального класса.

Он помнил прикосновение к шершавому камню и боль в скрюченных пальцах, цепляющихся за мокрую сталь. Он куда-то полз, тянул свое умирающее тело, как огромный слизняк. Тело погибало, оно обмирало мертвой тяжестью, безвольное, равнодушное, остывающее — оно не могло больше двигаться, и медленно коченело, пытаясь сжаться в комок. Но Маан тащил его дальше, сам не зная, куда. Впивался непослушными пальцами в камень, чувствуя, как лопается на животе чересчур мягкая кожа, а камень становится еще более влажным. Он тащил себя дальше, туда, где темнота была еще холоднее. Тело сопротивлялось. Оно было уже мертво и понимало это. Животные инстинкты, живущие в нем, шептали, пробегая слабой электрической искрой по немеющим жилам, что все это тщетно.

Кло всегда говорила, что он ужасно упрям.

Бесполезно упрям.

Иногда он терял сознание. Он не замечал этого, лишь обнаруживал себя, лежащим на ледяном камне без движения. И продолжал ползти, мучая свои рассыпающиеся кости и рваное размочаленное мясо мышц. Он не помнил, зачем он это делает. Он не сознавал себя, в этом новом мире у предметов не было имен, а у вещей не было причин.

Несколько раз он утыкался головой в препятствие. Иногда оно было каменным, иногда металлическим. Даже если бы у него были силы ощупать его, он все равно не смог бы сообразить, что оно собой представляет и как его обойти. В этом мире прямых форм, бетонных цилиндров и холодных труб действовала своя, особенная геометрия. Он пытался перелезть препятствие, если не получалось — двигался вдоль него. Вероятно, несколько раз он кружил на месте. Ему не было до этого дела. Он знал только то, что надо двигаться вперед. Остальное сейчас не имело значения.