Гнездо

«Звездописательниц» придумал какой-то журналист, просто для красного словца в городском журнале. Беа пришла в ужас, когда вышла статья, – они были выставлены в ней глупыми тусовщицами. («На крыше в Сохо томной летней ночью расположились самые обсуждаемые на Манхэттене писательницы, сверкающие, как бусины остромодного колье».) Этот задыхающийся стиль был чудовищен, но бессмысленная кличка приклеилась к группе людей, которые случайно жили в одно время в Нью-Йорке, были примерно одного возраста и по большей части не любили друг друга. В лучшем случае они были недобрыми знакомыми, объединенными прозвищем, которое каждая хотела бы с себя стряхнуть, – кроме Лины, она его обожала и приняла всерьез. («Зазвездила», – как-то пошутила Беа в разговоре с единственной нравившейся ей участницей группы, поэтессой из Хобокена, которая впоследствии тоже куда-то запропастилась.) Лина в те годы все время пыталась собрать «девочек» на коктейли или на обед, предлагала вместе пойти на какие-то мероприятия, как будто они давали шоу в Лас-Вегасе.

– Ты совсем не изменилась! – воскликнула Лина, ненадолго отпустив Беа на расстояние вытянутой руки. – Идем, посиди со мной.

Она захлопала в ладоши, и содержимое ее глубокого выреза слегка заколыхалось. Она себе и грудь новую купила, что ли? Беа не помнила, чтобы Лина отличалась пышными формами. Они сели в тихом углу столовой, возле огромного стола, заставленного подносами с тщательно изготовленными канапе. Беа расположилась спиной к комнате и собралась в ожидании допроса, но уже через пару минут поняла, что Лина, разумеется, хотела поговорить о Лине.

– Вот она, – сказала Лина, протягивая Беа свой телефон и пролистывая, казалось, сотни и сотни фотографий дочери. – Ей три. Я закончила редактуру последней книги в среду утром, отослала ее издателю, встала из-за стола, и у меня отошли воды.

– Ты всегда умела планировать.

– Я знаю!

– Как ее зовут? – спросила Беа, глядя на фотографию маленькой девочки в бумажном колпаке, сидящей перед капкейком со свечкой.

– Мэри Пейшенс.

– Пейшенс? – Беа не была уверена, что правильно расслышала.

– Ну, знаешь, – сказала Лина, словно это было очевидно, – одно из этих старинных имен, с «Мэйфлауэра»[24].

– Тебя удочерила новая семья? – Беа знала, что Лина выросла где-то в центральном Огайо, в трейлере, с матерью-одиночкой, которая умудрилась поднять четверых детей, сменяя одну низкооплачиваемую работу на другую. Сейчас приходилось прислушаться, чтобы уловить в речи Лины хотя бы тень широких и гнусавых среднезападных гласных, и ее непослушные черные волосы были выпрямлены, и в какой-то момент «Новаски» превратилось в «Новак» – и эта новая впечатляющая грудь, – но круглое веснушчатое лицо Лины с носом-картошкой, явно вскормленное колбасками, никак не могло иметь отношения к «Мэйфлауэру».

– Мой нелепый муж, – исполненным обожания голосом произнесла Лина. – Он есть в «Синей книге»[25].

Беа снова взглянула на фото дочери Лины и с тихим удовольствием убедилась, что нос девочка унаследовала по линии колбасок, а не от мэйфлауэрской части семьи. Девочка была довольно миленькая.

– Расскажи мне о ней, – сказала Беа, вбрасывая наживку пожирнее. – Расскажи все, как это – быть мамой?

Через сорок пять минут она аккуратно изъяла себя из предсказуемо скучного разговора. («Говорят, что быть матерью – самая трудная работа в мире, и это правда, – торжественно говорила Лина, – во много, много раз труднее, чем написать международный бестселлер, труднее, чем разобраться в заявке на грант NEA!»[26]) Беа встала и обняла Лину на прощанье.

– Не пропадай опять, хорошо? – сказала Лина, слегка встряхнув Беа и вдавив большие пальцы в ее предплечья чуть сильнее, чем нужно. – Свяжись со мной. Найди меня в «Твиттере».

Беа пошла забрать вещи и сказать Полу, что у нее разболелась голова. Ее пальто лежало в комнатке горничной возле кухни под необъяснимо большой кучей шуб (ньюйоркцы совсем потеряли стыд?), застряв под ней левым рукавом, куда Беа для сохранности сунула варежки. Она слышала, как Лина, перебравшаяся на кухню, оживленно беседовала с Селией.

– Понятия не имею, – говорила Лина, и в голосе ее было скорее оживление, чем смущение. – Тысячу лет с ней не говорила. Знаю, что она по-прежнему работает в «Пейпер Файберз».

Беа застыла.

– Господи, – произнесла Селия, и в ее голосе тоже послышалось удовлетворение. – По-прежнему? Как тоскливо. Она замужем?

– У нее долгое время был любовник, тот мужчина постарше. Поэт? Он умер, кажется? По-моему, он был женат.

– Так она что, совсем перестала писать?

– Насколько я поняла, да.

Беа слышала, что Лина жует что-то хрустящее – морковку, или стебель сельдерея, или палец низшего смертного.

– Ты что-нибудь слышала от Стефани? – спросила Лина. – Они ведь больше не работают вместе?