Гнев богов

– Я не сильная, – доверилась ему я. – Все, кто жил в Аваддоне, в какой-то степени сломлены. Я выросла с шестью старшими братьями, и все, все они были несчастны. Иногда, когда сплю, вспоминаю страшные вещи. Если человек в Аваддоне пропадает, никто его не ищет. Потому что он либо уже мертв, либо вернется с похмелья c головой оборотня в руках. Иногда людям кажется, что ад свободнее Олимпа, что он лишен условностей и жесткого этикета. В аду никто не опускает голову от благоговения, когда бог проходит мимо. Там это делают из-за страха потерять ее. Или чего похуже. Было время, – я сухо сглотнула, – когда я думала, что моя жизнь не имеет смысла. Всегда старалась держаться подальше от аваддонских эксцессов, ну, или же Мэдокс старался меня удерживать. Иногда он просто запирал меня в комнате и выпускал, лишь когда вечеринка прекращалась или когда братья уже заканчивали со своими трипами[10]. Однажды я поссорилась с Афродитой и была так обижена и зла, – по моему телу прошла дрожь от этого воспоминания. Мои сестры тогда просто стояли рядом вместо того, чтобы вмешаться и не позволить ей причинить мне боль. – Она выгнала меня из дома и на три месяца заперла в Аваддоне. У меня случилось что-то вроде короткого замыкания. Братья часто спускались на нижние этажи, которые были известны распространением наркотика, и Мэдокс не хотел, чтобы я ходила туда. И дабы донести до него свою точку зрения, я сломала ему нос, – уголки моего рта дрогнули от этого воспоминания. – Помню, как он небрежно вытирал кровь и смотрел на меня с бесконечной грустью. Он просил меня не делать этот шаг. Не ставить на себе крест из-за пары обид. Чувства излечиваются, а вот сломанная шея – нет.

– И что потом? – Вирус смотрел на меня своими золотыми глазами.

– Я пошла, – прошептала я. – Было все равно, останусь я живой или умру. В шестнадцать моя жизнь уже скатилась на самое дно. Следующие недели я не помню. Наркотик – ужасная штука, которая пробуждала во мне галлюцинации и делала агрессивной. Отдалась своей слабости, а после этого стала холодной, ненавидящей все вокруг и просто отвратительной. Я… отвратительная, – сказала я и прикусила губу.

Еще никто не слышал эту историю, но Вирус… Я чувствовала перед ним свою вину и хотела, чтобы он увидел меня настоящую. Глубоко внутри, со всеми демонами, которые были моей частью.

– В какой-то момент я снова пришла в себя и поняла, что стою по щиколотки в крови. Сначала не поняла, что происходит, пока не услышала крики, – я вздохнула и упала лицом в подушку. – Заметила, что на мне не было свитера. Только странная тряпка, которая больше показывала, чем скрывала, и прямо на моих глаза десятки аваддонцев терзали друг друга. Аиду пришлось эвакуировать этаж, но он ни разу потом и словом об этом не обмолвился. Все равно после этого уже ничто не было как прежде. Они стали меня бояться. Мне было до смерти стыдно. Прежде всего за свои слабости. Когда я проявляю слабость, другим людям приходится страдать. И так всегда. Я на три недели заперла себя в комнате. Три недели не могла спать из-за преследовавших меня кошмаров. Три недели боялась сама себя. С тех пор я больше не могла есть мясо и решила эмоционально отгородиться от окружающих. Поэтому, что бы ты или Пиас ни делали, я буду последней, кто станет это осуждать. Из-за меня наверняка погибло больше людей, чем из-за вас двоих, вместе взятых. И я буду проводить каждый день своей жизни за раскаянием в своей слабости. И спасать людей от богов. Что бы для этого ни потребовалось.

Кончики его пальцев коснулись моей щеки. Я вздрогнула и захотела сильнее зарыться лицом в подушку, и Ви позволил мне это сделать. Он гладил мою спину, массировал ее между лопаток, как раз в том месте, где мое сердце от страха билось о матрас.

– Я хоть и вырос в Олимпе, – наконец начал он свой рассказ, – но провел свое детство в округе Инносент Мад.

Невинная грязь? Я наклонила голову и посмотрела на него, а он направил свой взгляд на стену за моим плечом и будто смотрел вдаль.