Гнев

— Когда Алиса с подружкой своей жили в Питере, я и не вспоминал о них, — сказал Глеб. — Вот их тихое возвращение меня взбесило. В конце концов, это мой город, моя территория. Если кинулись покорять чужие края, так и снимали бы там коммуналку и дальше. Писали бы бездарные картины и читали на камеру стихи проклятых поэтов. Вместо этого я вынужден передвигаться по Казани, всякую секунду помня, что мне ничего не стоит столкнуться с ненавистными рожами где-нибудь на углу.

— Глеб, я-то ведь тоже возвращенец. — Слава улыбнулся. — Прервал эмиграцию и блудным сыном приехал в Казань.

— Ты знаешь, что я имею в виду, — сказал Веретинский.

— Ты имеешь в виду, что не хочешь сталкиваться с моей рожей на углу. — Славина улыбка расширилась. — Давай-ка я тебе чая налью.

— У меня свой чай. — Глеб кивком указал на ополовиненную кружку с пивом.

Чтобы увести разговор в сторону, Веретинский рассказал историю с Федосеевой, влюбленной в стихи студенткой, польстившей преподавательскому самолюбию.

— Девочка сама в руки идет, — прокомментировал Слава.

— Ага.

— Препод обязан спать со студентками. Если он, конечно, претендует на то, чтобы его любили.

— Мне по статусу не положено. Я доцент, а спать со студентками — это прерогатива профессоров.

— Как это?

— Есть байки о профессоре, женившемся на первокурснице. Я пока не дорос до таких приключений.

— Ломай систему. Это классно, когда препод может дать подопечным больше, чем знания.

— Да ну тебя. Вот ты бы закрутил с посудомойкой?

Лицо Славы приобрело сосредоточенное выражение, как у мыслителей на бюстах.

— Береги свою… — сказал он. — Как ее?

— Ира.

— Береги и воспитывай ее.

— Буду воспитывать в ней внимательность к тексту.

— Я всерьез. Ничто не портится так быстро, как хорошая девушка, — изрек Слава. — Сегодня она сеет разумное, доброе, вечное, книжки читает, а завтра выкладывает в «Инстаграм» фото из кальянной с шлангом во рту и трахается в туалете ночного клуба. Все потому, что хорошая девушка падка на соблазны и не разбирается в жизни.

— Описал эволюцию Алисы в двух словах, — сказал Глеб.

— Я вкратце обрисовал путь типичной шкуры, — сказал Слава. — Именно поэтому твоя задача — привить твоей студентке элементарные представления о том, что правильно.

— Хотя бы о том, что неправильно.

— Хотя бы так. Родители для нее не авторитет, она теперь слушает промоутеров, читает паблики и прогрессивных блогеров. И всему этому противопоставлено университетское образование. В том числе и в твоем лице. Значит, будущее Иры зависит и от тебя.

— Забью слоган себе в голову.

Друзья расправились с остатками еды. На прощание Слава в сто первый раз посоветовал положить болт на Алису и Лану и передал привет Лиде.

Едва ли существовали друзья лучше Славы. Его сальные мужицкие шутки Глеба не смущали. Он бы с удовольствием проголосовал за старого товарища, баллотируйся тот в мэры или в президенты. Веретинский назначил бы его главнокомандующим Российской армией и доверил бы ему пищевую промышленность.

А еще Слава не выносил литературоведение и утверждал, что филологи навязывают свое толкование текста. «Как будто заявляются без стука, трахают твою жену и наставляют тебя, как правильно это делать с научной точки зрения» — так характеризовал друг деятельность литературоведов.

После встречи Глеб направился к университету. Ничто его не раздражало — ни студентки, позировавшие для фото у памятника Ленину, ни гибэдэдэшники в салатовом, со стахановским рвением перерабатывавшие норму, ни голубиный помет на бордюрах, ни реклама на пункте проката велосипедов. В воздухе витало предчувствие далекой прохлады.

Глаза бредут, как осень, по лиц чужим полям.

Лица не то чтобы располагали — скорее, не отталкивали. Не внушали острого желания затеряться в книгах с красным переплетом или уткнуться в монитор с порно. В такие мгновения Веретинский почти любил все, присущее человеку, и не вспоминал, что мизантропы предпочтительнее гуманистов, так как последние норовят использовать ближнего своего ради высшей цели.