Глухая Мята

Григорий опять валится на землю, но теперь на спину, и осторожно, чтобы не попало на лицо, задирает поочередно ноги. Потоки воды выливаются на брюки и телогрейку, но это не беспокоит его — они промокли до ниточки… Григорию холодно, он начинает мелко, как в лихорадке, дрожать.

«Можно простудиться!» — думает он и прикрикивает на себя:

— А ну! — и рывком вскакивает с травы. В глазах темнеет; по-прежнему плывут, наматываясь, разноцветные круги. Кривясь от боли, Григорий приседает, нагибается, делает несколько гимнастических движений, схватив шест и рюкзак, бежит вверх по крутой дороге. Перехватывает дыхание, судороги цепляются за икры, хочется упасть лицом на землю, но он бежит. Что-то сильнее усталости и боли заставляет его не прерывать бег, и это не только инстинкт самосохранения, это большее, чем боязнь простудиться..

Если бы Григорий пожелал разобраться в себе, он нашел бы ответ на вопрос, что заставляет его бежать, но он не привык копаться в своих переживаниях, он осмысленно не делает этого. Григорий Семенов считает, что важно не то, что человек чувствует, а то, что он делает. Это его твердое, непоколебимое убеждение, которое стало чертой характера. И если спервоначалу он заставлял себя думать так, то постепенно привык, как другой привыкает по утрам делать зарядку.

«Мне тяжело, я могу упасть! — думает Григорий Семенов, поднимаясь бегом на крутой яр. — Но я не лягу, ибо я должен идти в Глухую Мяту. Я чувствую усталость, но я знаю, что у человека есть второе дыхание, и оно придет. Вот поэтому я буду бежать до тех пор, пока не согреюсь и пока не придет второе дыхание!»

Григорий Семенов на яру.

«Мне нужно сегодня к полуночи быть в Глухой Мяте! — продолжает думать он. — Трактор Георгия утром должен работать! И это самое главное, это выше того, что я сейчас чувствую, а чувствую одно: лечь бы, лечь!.. Однако я не сделаю этого, так как никому в целом мире нет дела до того, что я сейчас чувствую, но всем известно, что я должен принести бобину. И первому известно об этом мне! И значит, я не должен ложиться на землю, чтобы не было стыдно перед самим собой. Значит, я должен бежать!»

Он бежит по круче и видит, что и дальше дорога поднимается, но положе, и это хорошо: напряжение будет меньшим, а бег все-таки согреет его.

«Вот я и выбежал на яр! — радуется Григорий. — Вот и бегу дальше и не упал, не лег! И вот, кажется, второе дыхание!» Ему действительно становится легче, грудь не вздымается так высоко, как прежде, а по телу, медленная, прокатывается теплая волна.

Счастливым становится Григорий оттого, что побеждает самого себя. Вся жизнь Григория Семенова — борьба с самим собой. Оттого и бывает он счастливым. Оттого, наверное, и кажется механику Изюмину, что Семенов человек примитивный, из тех немудреных людишек, которые бывают счастливы малостью: купил новое пальто — счастлив, получил премиальную надбавку к зарплате — счастлив, позвал в гости начальника — опять счастлив.

Нет, не в том счастье Григория Семенова! Нет самодовольства в Григории — ни капельки, а есть в нем удовлетворение победой, которое сменяется новой борьбой, новым стремлением. Если подсчитать, то большую часть жизни Григорий все-таки недоволен собой.

Ошибается механик Изюмин в бригадире Семенове…

— Вперед! — погоняет Григорий Григория.

От него валит пар, он согревается, но позволяет себе остановиться только тогда, когда все тело пышет, а в сапогах разливается тепло. Чтобы не зашлось дыхание, бег замедляет постепенно, и, когда переходит на шаг, Кедровка остается позади. Дорога ныряет в сосняк, крутанув несколько раз, снова выбегает на берег Оби, но река скрыта от него густой стеной тальника.

До перехода через Обь шесть километров.

Солнце садится, небо клонится к деревьям, опадает днище сияющей голубой чаши. Вечер наступает быстро. Над тем местом, где, по расчетам Григория, он должен переходить реку, висит пропыленный осколочек луны. По всем приметам, к ночи должно подморозить — нет ветра, закат яркий, чистый, облака высоко подвешены в небе.

Григорий убыстряет шаги и скоро выходит на берег. Обь облита стремительными подтеками ручьев, они журчат на разные голоса, их так много, что представляется — струится вся река, от которой, точно во время половодья, тянется тонкий туман.