Глухая Мята

Безмятежна и спокойна жизнь парней, составленная из двух. Похожа она на Обь в тихую погоду — наполнив до краев тальниковые берега, остекленев, течет она к Ледовитому океану; ни рябинки, ни вмятины на ней, и только редко-редко булькает, сорвавшись с берега, комок глины, замутит воду и — пропадет. Снова, зеркальная, течет безмятежно. Спокойна равнинная река Обь.

Так и жизнь Виктора и Бориса — протоптаны для них дороги, изведаны пути, проверен конечный результат. Будущее как на ладони лежит перед ними.

Проторенной дорогой идут по жизни ребята.

Сегодня они слышат трубный призыв весны.

По колено в снегу пробираются вальщики в дальний конец лесосеки; за плечами тяжелые пилы, в руках валочные клинья, позади тянутся змеевины электрических кабелей. Меж сосен бегут тугие, теплые ветры. Они пахнут весной. Совсем по-весеннему ветры взметывают из-под зимних шапок чубы. Сырые, отяжелевшие ветки мягко прикасаются к лицу, хвоя отопрела, размякла. По стволинам катятся капли смолы, светло-желтые и оранжевые. В низинах плавают клочки тумана.

Сегодня в тайге нет эха. Звук сникает тут же, неподалеку, в промозглости напитавшейся влагой тайги.

Виктор Гав подрезает сосну. Стройное тело напряжено, локти вздрагивают. Дерево покачивается, в корнях щелкает что-то, летят на землю иглы, сучки. Когда пропил углубляется, Виктор прерывает работу, взглядывает вверх: маковка сосны, раскачиваясь, чертит серые облака.

— Бойся! — кричит Виктор.

Маковка сосны замирает. С земли это выжидательное мгновение кажется долгим, но треск усиливается, смачно и хрустко рвутся волокна, дерево поворачивается вокруг себя, и тогда вершина чертит на облаках стремительную, пологую дугу.

Земля дрожит и стонет.

Если отойти в сторону и прислушаться к звукам лесосеки, ухо уловит ритм, систему в кажущемся хаосе. Если слушать долго рабочий шум, может показаться, что по лесосеке идет медлительный, ленивый великан: сделает шаг — постоит, подумает; поставит ногу, снова шагнет. И каждый его шаг сотрясает землю. А перед тем, как шагнуть, великан честно предупреждает обитателей тайги:

— Бойся!

В одиннадцать часов на лесосеку приходит Изюмин. Появляется он внезапно, точно по волшебству возникает из сосен. Механик в шуршащем брезентовом плаще, капюшон откинут.

— Отдыхается? — спрашивает он ребят, которые сидят на стволе дерева.

— Ничего! Спасибо! — оживленно отвечают они и повертываются к механику, улыбаются, ждут дальнейших слов. Валентин Семенович усаживается рядом, достает дорогую папиросу, протягивает портсигар Борису, зная, что он откажется. И когда Борис презрительно отворачивается от папирос, серьезно говорит:

— Понимаю, понимаю! В здоровом теле — здоровый дух!

Механик играет серьезностью сдвинутых бровей, осуждающе поджатых губ, строжает взглядом.

— Табак — яд! Известно ли вам, ученые мужи, что никотин из пяти папирос способен убить лошадь?

— Известно!

— Сколь велика ваша ученость! — притворно удивляется Изюмин.

Механик умеет придавать своему лицу нужное выражение — оно послушно ему, тренированное и мускулистое. Особенно выразителен у Изюмина рот — длинный, яркий, с необычно подвижной верхней губой. Она словно живет отдельно на красивом лице механика. Брови у него густые и черные, а волосы светлые.

— Да!.. — сочувственно говорит механик. — Это печально, но факт — приходится некоторым людям вместо науки заниматься презренной прозой! Например, валить лес!

— То есть нам? — смешливо тычет пальцем себя в грудь Борис.

— Совершенно справедливо изволили заметить: именно вам! — печалится Изюмин, сильно затягиваясь папиросой. Он выпускает дым струйкой, потом колечком, затем зигзагом и с тщеславным видом специалиста смотрит на то, как в воздухе плывут красивые фигуры. Кажется, что в этот миг для него нет ничего интереснее завитков дыма. Но он, видимо, не забывает сказанного, потому что немного погодя продолжает: — Наука вступает в противоречие с интересами производства. Любопытно!

Затронутый с философским вздохом вопрос интересен и ребятам — они переглядываются, пожимают плечами.

— Поконкретней нельзя? — в тон механику спрашивает Борис.

— Можно! — вздыхает Изюмин. — Можно и поконкретнее!.. Обдумывая ваше житие в Глухой Мяте, я прихожу к выводу, что вы не очень спешите положить свои животы на алтарь. Прямо скажу, не очень! — И он многозначительно поднимает руку с дорогой папиросой, театрально взмахивает ею, как будто в пальцах зажата не папироса, а меч. — Вот потому и заключаю о вопиющем противоречии науки и производства.

И он склоняет голову набок с видом любителя музыки на симфоническом концерте.

— Вы хотите сказать, что мы больше заинтересованы в подготовке к экзаменам, чем в работе?

Механик решительным жестом выбрасывает вперед ладони, старается выразить гневный протест, и ему удается это: парни, увидев его позу, расширенные негодованием глаза, возмущенный взлет черных бровей, не выдерживают — смеются. А он возмущенно говорит: