Глухая Мята

Разнобойный звон ложек стихает, точно Семенов приказал людям остановиться, а в тишине продолжает звучать перехваченный злостью голос Григория да монотонно бьют в дно кастрюли капельки воды, стекая с уполовника. Семенов наплывом краснеет — освещенная солнцем мочка уха насквозь просвечивается лиловым светом, горит, как маленькая лампочка, а лоб, наоборот, бледнеет и покрывается бисеринками пота. На него почти невозможно смотреть, и только механик Изюмин не прячет глаза при виде растерявшегося бригадира.

— Вот такая ситуация! — неопределенно говорит он, раздольно отсчитывая слоги, и у него получается напевно — си-ту-я-цияя!

Плоское лицо Федора Титова перекашивается от обиды, он бросает ложку, сгибается, но, видимо, не находит слов, чтобы ответить Семенову, и лишь после певучих слов Изюмина нервно вскрикивает:

— Интеллигент! Ты нам дышать запрети!

— Вот тебе и пожалуйста! — растерянно разводит руками Никита Федорович.

— А чего? — хохочет Михаил Силантьев. — Он подумает, подумает, да и запретит дышать.

— Вы, пожалуй, перегнули палку, — вежливо говорит Изюмин. — Знаете ли, Григорий Григорьевич, это не входит в компетенцию бригадира. Если не верите, загляните на досуге в Положение мастера и бригадира на лесозаготовках.

И тогда раздается звонкий женский голос:

— Ой, да бросьте, ребята, спориться! Ешьте второе, будет! — Маленькая, хрупкая Дарья сжимается в комочек, стискивает руки на груди. Она до ужаса боится ссор, крупных разговоров.

Семенов круто распрямляется. Он по-прежнему смущен, но спокоен.

— Я не прав, Федор, — говорит он, повертываясь к Титову. — Ты прости меня! Издергался я! Ты же сам знаешь — бригадирствую впервые, а приходится туго.

— Вот это правильно! — восторженно крякает Никита Федорович. — По-нашенски! Правильно, Григорьевич!

А с Федором Титовым происходит необычное для него — краснеет, пришла его очередь смутиться.

— Да пустяки… Чего извиняться… Бывает… — растерянно бормочет он.

— Налей-ка, Дарья, супу! — раздается вдруг требовательно и властно.

Дарья всплескивает руками:

— Ой, батюшки, забыла!

Впрочем, не одна Дарья забыла, что за брезентовым столом нет тракториста Георгия Ракова, — засуматошились, заторопились и забыли о трактористе, но он, по-видимому, нисколько не обижен: неторопливо усаживается на брезент, вытягивает из-за голенища алюминиевую ложку, обдувает ее и, ни на кого не обращая внимания, принимается хлебать суп — прямой, надменный, самоуверенный. Потом разжимает тонкие губы.

— В первой деляне был… — говорит Раков, делая уверенную паузу для того, чтобы лучше оценили, внимательнее прислушались к его словам люди. — Говорю, в первой деляне был! Не выбрал тонкомерные хлысты Титов! — Поворачивается к Дарье, протягивает тарелку: — Левни-ка еще, Дарья! Ты мне мяса много не вали — у меня желудок не железный! Да, не выбрал Федор хлысты… Обманул! Мелочь оставил.

Он и не смотрит на Титова, этот невозмутимый и самоуверенный тракторист Георгий Раков.

— Второе сегодня что? Котлеты? Отлично!.. Трактор, говорю, в первый квартал гонять больше не будем. Пусть Титов на руках вытаскивает тонкомер.

Федор молчит.

Георгий Раков — единственный человек в Глухой Мяте, который может говорить ему все, что угодно, не боясь нарваться на грубость.

11

После обеда Дарья Скороход остается в лесосеке. Бригадир Семенов дает ей березовый стяжек с крюком на конце, которым штабелюют бревна.

Напарник Дарьи — Петр Удочкин. Раньше она работала с Михаилом Силантьевым, потом с Борщевым, но ей больше всего нравится катать бревна с Петром — в работе Удочкин оживлен, нетороплив, вечно напевает одно и то же: «Ах вы, ночи, матросские ночи…» Под эту песню работается хорошо, весело.

На Петре высокая шапка из собачины, коротенькая телогрейка, на руках рукавицы с раструбами. Нескладным, длинным телом Петр похож на скобу. Когда Дарья подходит к штабелю, Удочкин шутит: «Лакированные туфли будем зарабатывать!» — затем протягивает ой брезентовые рукавицы с такими же раструбами, как у него, указывает место.