Глубокое ущелье

— Ай-ай-ай! Значит, и от меня тайна? Чего же стоит наше братство многолетнее? Постыдился бы! Тьфу! Лекарь-еврей оказался храбрее тебя. Сказал: от тебя, мол, у Каплана тайны нет. Хотел написать бумагу, да раздумал. Сам, говорит, расскажешь.

— Расскажешь?! Чего же ты молчишь с самого утра? Да знаешь ли ты, какие у нас здесь дела, эй, безбожный ашик! Что он сказал? Разузнал, о чем я писал ему?

— Ну нет, дудки! Пока не услышу, что за штука — железная трубка, что за огневой порошок, ничего от меня не узнаешь, Каплан!

— Чего проще, приятель! Говори, что там? Как дела с трубкой у кузнецов в Мире Тьмы?

— Понапрасну стараешься, паршивец Каплан! Пока не расскажешь, ничего не выйдет.

— Это проще простого.— Он отвел глаза.— В самом деле, жив-здоров щербатый еврей? Наверняка свихнулся, а иначе не открыл бы тайны... Мы на сабле поклялись. Подлец, на талмуд руку положил, слово дал: кожу, мол, с него сдерут да голое мясо черным и красным перцем посыплют, серой прижгут — не расскажет! Что, он в Сообществе этом про иудейского бога забыл? Френком стал или монголом?

Юнус Эмре улыбнулся.

— Успокойся, ничего с твоим щербатым не стало. Да прижал я его немножко, вытянул тайну.

— И поделом мне, старому дураку! Прожженного хитрого еврея обвел... Хорош ашик!.. Как же тебе удалось опутать этого болвана?

— Попусту пытаешь, не опутал я его, Каплан! Как бы мог он иначе весть передать со мной, если б не раскрыл, в чем дело?

— И то правда... ай-ай-ай! Что ж за новость он тебе велел передать?

— Напрасно, говорю, стараешься! Пока не откроешь, что за железная трубка да огневой порошок, я нем. Как услышал, так и онемел. Неужто, думаю, свихнулся, в алхимики ударился? Ну, думаю, ладно, черт с ней, с алхимией, но что за штука — трубка? А когда понял, в чем дело, от злости в себя прийти не мог.

— Почему?

— Недостойную человека подлость затеял ты, Каплан! А ну, да удастся тебе?

— Что в том плохого?

— Порядка в мире не станет, вот что! Выпадет ось! Негде человеку голову преклонить будет.

— А сейчас есть где преклонить?

— Сейчас есть сабля, есть верная рука да доблесть. А твоя трубка не оставит в этом мире ни храбрости, ни доблести. Неужто тебе в голову не приходило, что от этой чертовой трубки все прахом пойдет и проклят будет тот, кто ее выдумал! До скончания света поносить тебя будут!

— Эх! Найти бы, чего ищу, а там пусть поносят!

— Не сказал ты мне ничего в прошлый раз. Небось после смерти жены заболел ты этим?

— При покойнице разве такое пришло бы в голову? Не одолеют человека такие страсти, пока он в угол не загнан. Ошалел я, Юнус, когда жена умерла. Хоть в пустыню подавайся к Меджнуну. Запустил свою мастерскую, а прежде в ней жизнь кипела, что в муравейнике. Поглядели мастеровые: столько времени ставни не подымаются, пришли вместе со старейшиной... С мертвым не умирают, говорят. Будешь так горевать, покойнице навредишь. Гнев господний на свою голову навлечешь. Послал аллах человеку несчастье — терпеть. Таков извечный закон... Много еще чего наговорили. Видят, скорее камень в воду превратится, чем я их послушаю. Рассказали господину нашему шейху Эдебали. Тот прислал своего помощника Дурсуна Факы. Или он честь по чести откроет свою мастерскую, или пусть убирается куда глаза глядят. Вот мое слово, говорит. Вижу, дело плохо. Открыл мастерскую, а радости никакой... Руки опускаются. До той поры на кусок железа равнодушно смотреть не мог. Так и хотелось раскалить его да что-нибудь выковать. А тут что железо, что бревно — все одно стало... Где сяду, там и сижу. Правда, иногда говорил себе: «Нельзя так, братец Каплан! Возьмись за дело. Себя не жалеешь, дочь сироту пожалей!» Сидел так однажды задумавшись, гляжу — остановился у лавки всадник. Соскочил с седла. Поздоровался, вошел в мастерскую. Вижу — монгольский сотник. Едет-де из Пекина в Золотую Орду.

— Аллах, аллах! Как же он в Эскишехир попал по дороге из Пекина в Золотую Орду?

— Не знаю. Ему почему-то через Стамбул ехать надо было... Пересечь Дунай и мимо Азовского моря в Золотую Орду податься... Решил он захватить с собой в подарок несколько отборных туркменских сабель. За деньгами не постою, говорит, лишь бы ценная вещь была, какой похвастаться можно. Послал я подмастерья домой, чтобы принес пару сабель — из бейских. Тем временем монгол китайскую саблю вытащил. Поглядел — один клинок стоит не меньше пяти сотен форинтов. Понял: давно мы настоящим ремеслом не занимаемся, истосковались по хорошей стали, сами того не замечая. Повертел саблю в руках, спрашиваю: «Значит, есть еще мастера в Китае, что могут такую сталь отковать да закалить?» Тут монгольский сотник и принялся рассказывать о китайских чудесах... Говорил, говорил, и к слову пришлись потешные огни. Изготовляют, говорит, там мастера шутихи из огневого порошка...

Каплан Чавуш улыбнулся и уставился неподвижным взглядом в огонь. Видя, что молчание затянулось, Юнус Эмре тихо спросил:

— И что же?

— Да ведь вот что, Юнус, совсем я и не слушал его до тех слов. А как сказал он «из огневого порошка», меня словно шайтан саблей ткнул. Так и подскочил.