Глубокое ущелье

— Ты сам говорил, что здесь большинство. А кто будет выбран беем, известно. Кого здесь нет, станут ли противиться?

— Что за слова непотребные? Как может быть известен бей, пока его не выбрали?

Сторонники Османа вновь издали вопль возмущения. Но хладнокровие Даскалоса передалось Хасану-эфенди. Он улыбнулся.

— Может быть, у тебя на сердце есть другое имя, Дюндар Альп? Какой-нибудь другой джигит, которого мы не знаем?

— Как не быть? Не один джигит в уделе.

— Если себя считаешь — один.

— Отчего же? И годами... И кровью...

— Да оттого, что не годишься. Засиделся на алтынах своих, заигрался с молодыми наложницами-гречанками. В седле не усидишь, а усидишь — что толку.

— Видно, не знаешь ты, старейшина ткачей, что бей бею рознь, не тебе судить. Один с коня не слезает, а все без толку, другой сидит у себя в селямлыке и армии разбивает.

— Верно. Мы вот, когда о набеге речь шла, то же самое говорили. А ты все кричал: седлайте коней! Не сходятся у тебя сегодня концы с концами, приятель. Некогда нам пустые слова слушать. Верно ты наконец сказал... Время страшное. Застанет нас враг без главы считай, пропали. Детей и стариков подавят. Девок, жен с цепями на шее в рабство уведут. Не знаю, как ты, а мы все до одного погибнем.

— Дома, что ли, мы сидели, когда вы сражались, Хасан-эфенди? Думай, что говоришь.

— Дома ты не сидел, но и вел себя недостойно удельного бея, Дюндар Альп. Скуп ты больно. Слишком на добро падок. Не знаю, что скажут Гюндюз Альп и Савджи Гази, только знаю: тебя они в расчет не примут.

— Верно! — живо откликнулся Дюндар.— По обычаям Чингиса и Сельджука землю и добро делят между братьями. Поглядим, что скажут мои братья.

— Гюндюз Альп и Савджи Гази мне доверили сказать: наш бей — Кара Осман, перебил его Акча Коджа.— А что до обычаев Чингиса да Сельджука, не угадал ты, Дюндар Альп, ибо удел этот Эртогрул-бею не в наследство от отца достался... И не саблей гази завоеван. Это сельджукский удел — за службу дарован.— Он огляделся.— Скажите, братья, кто был храбрейшим и мудрейшим из нас? Разве не Эртогрул-бей?

— Он самый! — послышалось в ответ.

— Шесть лет кого он ставил над нами?

— Кара Осман-бея.

— И как владел нами Осман-бей до сей поры? Заставлял нас от стыда в землю смотреть? Бросал ли в беде?

— Не бросал.

— Помилуй, аллах!

— Доблесть джигита не только в сабле... Ему и смелость нужна и ум. Мы спали, Осман-бей не спал... Настали худые времена — он, как другие, в скупость не ударился. Сколько сил хватало, старался голых одеть, голодных накормить... В голодные годы — а были они похуже голодных лет пророка Юсуфа — по утрам суп его кипел для всех, по вечерам для всех плов варился... Уважал он наши души и нашу честь. С тринадцати лет до сей поры видели мы его в брани. Разве склонял он голову там, где свистела коса смерти? Гнал врага впереди всех, а когда отступали, последним был. Есть ли кто лучше для нас, чем Осман-бей?

— Нет!

— Угодно ли его бейство?

— Угодно! Угодно! — раздалось со всех сторон.

— Еще два моих слова тому, кто не знает, а знал, да забыл. Здесь закон Чингиса не в ходу, ибо, по обычаю нашему, нет у нас курултая знатных родом. Мы — гази!.. Знатность у нас еще не все. Смотрим, кто чего стоит. И совет наш оттого, что в совете благо. Да еще оттого, что в Конью сами шлем мы бумагу: «Фирман на бейство в уделе да будет писан на имя избранного нами». Пусть счастливо будет бейство твое, Осман-бей!

— Пусть читают фатиху.

Мулла Яхши развел руки, без запинки прочел фатиху. Возгласы «аминь» потрясли площадь.

Сидевшие на помосте, соблюдая старшинство, по очереди приложились к руке вновь избранного бея. Вслед за дервишем Даскалосом настал черед Дюндара Альпа. Видя, что он замешкался, Акча Коджа крикнул:

— Что же ты, Дюндар Альп? Поспешай!

— Да будет счастливо бейство Османа, но...

— Что за «но», сын Гюнтекина?

— Да то, что нового бея среди ночи выбирали мы не на свадьбу. Покороче поздравления! Подумаем о мести.

— Решение выйдет завтра,— сказал Осман-бей,— после похорон и совета с предводителями других родов.

Старейшина Хасан-эфенди подозвал Керима, прошептал ему на ухо:

— Найди Кедигёза. Гонцом отправится. Пусть седлает и ждет меня...

Сёгют не спал и не бодрствовал. Стоны и плач женщин оглашали темноту.

Осман-бей стоял на коленях у ложа отца, против него — Акча Коджа.

У ног покойного мулла Яхши тихим голосом читал коран. Под белым саваном в колеблющемся свете свечей Эртогрул-бей казался еще более длинным, чем был при жизни, и невероятно худым.

Осман-бей дивился твердости Акча Коджи — целых семьдесят лет он был верным другом отца. Он завидовал этой дружбе. В отличие от Эртогрул-бея Акча Коджа был суров. Непонятно, как они ладили.

Весенними ночами Сёгют стонал от ветра. Но в эту ночь лист на дереве не шелохнулся.

Вдали послышался стук подков. И вскоре во двор влетел всадник.

В покои на цыпочках вошел телохранитель, склонился над Осман-беем:

— Дервиш Камаган.

— Соболезнование?

— Нет. Тайное слово...

Осман-бей поднялся. В ответ на вопросительный взгляд Акча Коджи тихо сказал:

— Потом...