Глубокое ущелье

— Не проведали мы... Заперлись, часа полтора просидели. Властитель наш вышел мрачнее тучи... Спросил: «Где дочь?» В поварню, говорю, ушла: на радостях, что крестный отец приехал, своими руками пирожки испечь... Приказал позвать. Наедине с ней, молодой госпожой нашей, полчаса проговорил.

— О чем, не выведал?

— Нет. Только вышел наш властитель злой пуще прежнего. Позвал отца Бенито. На сей раз втроем заперлись... Отец Бениго вышел хмурый. Потом властитель увел молодую госпожу в башню, запер в темнице на замок.

— Что же это? Быть не может!..

— И мы поразились, Орхан-бей!

— А кормилица?.. Небось кормилица вверх дном все перевернула?

— Как узнала, хотела броситься к властителю нашему, но устыдилась чужих людей. Побежала в башню, но господин стражу поставил у дверей. Строго-настрого наказал не пускать никого.

— Аллах! Аллах!

— Уехали гости, кормилица к господину: «Что случилось? За что?..» Не успела договорить, властитель как закричит: «Прочь с глаз моих!» И слушать не стал. Выгнал несчастную из дому.

— Рехнулся?

— Может, и нет, Орхан-бей, но что-то с ним неладно... Вина потребовал, пить стал.

— А обычно пьет?

— Нет, дорогой... За столом чашу выпьет, и только... Если гости почетные, самое большое — две... А теперь пить стал. Кто к нему ни придет, что кипятком ошпарит, прочь гонит. Привыкли мы к мягкости господина... Растерялись. Не знаем, как поступить. А он пьет и ходит, мечется по покоям. Наконец... потребовал кувшин воды и хлеба. Отнес в башню Лотос-ханым. Что она ему сказала, не знаю. Только наказал еды не давать и говорить с нею не разрешил. «А кто,— говорит,— ослушается, за уши,к воротам прибью!» В ту ночь спать не ложился. Наутро снова за вино принялся. Напился. Заснул... Кувшины опрокинул...

Орхан задумался. Когда услышал он, что в деле замешаны монах Бенито и двое френков, мерзко стало у него на душе, точно увидел пожирающих друг друга скорпионов. Силясь собраться с мыслями, спросил:

— И сейчас госпожа ваша в башне?

— Нет.

— Слава богу! Рассказывай дальше.

— Не знаем мы, что делать. Два дня прошло, а властитель злой-презлой. Потихоньку навестил я кормилицу... Глаза у нее от слез распухли... Рассказал все как есть. «Что же это такое?» — спрашивает. «И сам,— говорю,— не понимаю». У кормилицы нашей ума палата, все эти дни думала да гадала. «Будь что будет,— говорит.— Лишь от смерти спасения нету. Сходи в башню к дочери моей Лотос, пусть соглашается на все, чего бы от нее ни требовали. Только бы из темницы выпустили, а там пусть на меня положится».— «Запретил,— говорю,— властитель». Схватилась за палку. Чуть голову мне не разбила. «Разве старого пьяницу можно слушать?» Кинула мне кожаный кошелек. «Возьми,— говорит,— и убирайся! Если завтра не сообщишь, что вышла она, на глаза не показывайся! И дурочка эта пусть от меня тогда милости не ждет!» Отправился я в башню, уговорил стражника пустить меня. Передал все, что кормилица наказала. Молодая госпожа пожелала видеть отца... Вышли вскоре из башни рука об руку. Тут же кормилицу позвали. Властитель пожаловал дочери ожерелье в двести золотых дукатов, а матушке кормилице — штуку шелка. Всех нас одарил. Это было вчера, а сегодня утром отправила меня кормилица в путь.

— В чем же все-таки дело, не сказала?

— Нет.

Орхан, прищурившись, глядел в степь.

— Может быть, замуж ее выдают, упаси господи?!

— Может... Иначе с чего бы они напустились на девушку?

— Да...— Орхан снова задумался.— Может, приехали сватами от властителя Биледжика?

— Нет... Не думаю... Насколько я знаю, властитель Биледжика, сеньор Руманос, имени Бенито слышать не может, хуже черта он ему.— Испугавшись собственных слов, слуга поспешно перекрестился.— Из того источника, где френки пили, коня своего не напоит. Нет, властитель Биледжика, высокородный Руманос сватами их не пошлет. Да и отец наш Бенито не станет хлопотать по делам Руманоса.

— Что же тогда?

— Не знаю, Орхан-бей. Понять не могу. Много в этом мире непонятного, ох, много!.. Сказал бы кто, что благородный господин наш единственную дочь, которую больше жизни любит, запрет голодную в холодной темнице... Выгонит матушку-кормилицу... Видно, здорово его допекли. Деревенский поп наш покойник говаривал: «Прежде в библии вместо «черта», «френк» писалось, да френки, черти, выскоблили имя свое!» И впрямь поверишь...

Только теперь Орхан понял: что бы ни случилось, ему это на руку. Оглянулся: Керим и Мавро ехали за ним шагах в сорока. Хотел было пришпорить Карадумана, крикнуть на радостях «Айда!» и помчаться во весь опор, но пожалел усталого коня Янаки. Махнул рукой, подзывая товарищей. Казалось ему, что парит он в воздухе, как парил, прыгнув со скалы, Мавро, купается в счастье, как Мавро в прозрачной воде горного озера.

Пока не показался Сёгют, Орхан с трудом сдерживался, чтобы не пустить Карадумана в галоп. А сейчас погрузился в раздумье. Как откроется он отцу? Подобрал поводья, беспокойно прикидывая, как быть. Но увидел дом Акча Коджи и успокоился.