Глубокое ущелье

— Наткнулся на джинов, братец Керим?..

— Какие там джины!..

Подскакали Орхан и Лотос.

— Что случилось?

Керим, пытаясь улыбнуться, сказал:

— Ничего, Орхан-бей! Ногу вот подвернул. Болит... С твоего позволения Мавро проводит меня.

— Конечно... Дели Балта — мастер, вытянет, перевяжет, все пройдет.

II

Минуло ровно пятнадцать дней с тех пор, как Каплан Чавуш уехал гонцом в Конью. Вот уже три дня Аслыхан места себе не находила, хоть и знала, сколь долог туда путь. Утром и вечером приходила она к Кериму, все еще лежавшему в постели, и заставляла его (в который раз!) считать и пересчитывать ночевки. Она приходила всегда в отсутствие Баджибей: видно, не одна тревога за отца гнала ее к Кериму, но и желание побыть наедине с женихом.

Быстро перебежав двор, остановилась в дверях. Знала, что Баджибей нет дома, но позвала:

— Баджибей! Матушка Баджибей!

Подождав немного, боязливо огляделась, будто заявилась сюда по тайному делу. Вошла в дом. Солнце давно закатилось, здесь было темно. Тихо поднялась по лестнице. Из комнаты Керима пробивался свет. Она заглянула в щелку.

— Кто там? Это ты, Аслыхан?

Аслыхан засмеялась.

— Матушки Баджибей здесь нет?

— Ишь, матушка Баджибей ей нужна! Где ты пропадаешь с утра? Посылал за тобой, где была?

— А что? Дели Балта сказал: «Выздоравливает! Через несколько дней встанет!»

— Дели Балта? Нашла кого спрашивать. Чего же кровь мне пускал, если я выздоравливаю? — Керим притворно вздохнул.— Нет у меня надежды, Аслыхан! Пропала нога. Подумай, стоит ли выходить за хромого?

— Молчи! Не то рассержусь! — Она глянула на него со страхом, потом с жалостью.— Врешь! Давно выздоровел. В первые дни так стонал, кого хочешь разжалобил бы!

— Ничего не выздоровел! Пиявки без конца ставит Дели Балта, да еще норовит кровь ножом отворить.

Он выпростал ногу из-под одеяла. Мелкие сосуды были перебиты, нога посинела. В первые дни боль поистине была нестерпимой. Чтоб унять ее, ногу обертывали свежесодранной шкурой. Капкан повредил и сухожилия, поэтому пальцы не слушались и двигать ими было больно.

Пока девушка смотрела ногу, Керим, улучив момент, схватил ее за руку, притянул к себе. Аслыхан стала отбиваться, но он закричал:

— Ой, нога! Погоди! Ногу больно! — и быстро поцеловал ее в щеку, в губы.

— Оставь! Кто-то идет... Ей-богу, матушка Баджибей!

— Да подожди ты, безбожница! Сколько раз говорил: лучше нет лекарства! Жалости в тебе ни на грош!

— Ну, заладил: лекарство!

— Клянусь! Зачем шкурой обертывал Дели Балта? Потому, что исцеляет меня свежая, молодая кожа. И любовь — тоже...

— Руки! Пусти, говорю! Вон пришел кто-то. Матушка Баджибей! Оставь, Керим Джан! — Она высвободила руку.— Где отец мой застрял?

— Опять завела!

— Дороги опасны. Вон и люди говорят: «Гонцы быстро скачут, быстро возвращаются. Не должен Каплан столько дней пропадать в пути».

— Болтают...

— Разве не должен был уже вернуться отец? Сколько ночевок осталось по твоему счету, Керим?

— Я уже говорил тебе!

— А я запамятовала. Покой и сон потеряла... До утра молитвы читаю... Сегодня пятнадцатый день. Вот уж и вечер. Гляди: дороги тьма запечатала. Где он? Сосчитай-ка стоянки! Может, пропустил, забыл?

Керим хитро прищурился.

— Сосчитать легко, но есть условие.

— Что за условие?

— Один поцелуй.

— Вот бесстыдник! Уже, поди, все сёгютские бабы про меня судачат... Ох, подставишь ты меня под кнут Баджибей!

— А я признаюсь, скажу: «Сам во всем виноват! Застал бедняжку врасплох! Схватил...»

— Схватил! С такой-то ногой? Все равно никто не поверит... «Позор сестрам Рума!» — вот что скажут. Матушка Баджибей засмеет, а потом и прибьет.

— Как хочешь! Не будет поцелуя, не будет тебе и стоянок.

— Да что ты, Керим, грешно так говорить. Видно, нисколько тебе не жаль меня, гяур!

— А тебе меня жаль? Нога покалечена, хромым останусь. Стонал, плакал — горы разжалобил! Только тебе, безбожнице, не жаль Керима! И что я таким несчастным уродился!

Аслыхан, лукаво улыбнувшись, глянула на дверь. Сделала шаг к постели.

— Только разок!.. Не отпустишь, по ноге ударю. Снова кричать будешь.

— Да что ты! Когда я врал? Слово мужчины! Сказал: раз — значит, раз. Сказал: два — значит, два...

Аслыхан подошла еще ближе, остановилась, пугливо озираясь.

— Только в щеку... Один. И в щеку.

— Ну, нет — так не пойдет. Какая радость в щеку! Или в губы, или никак! Ах, бедный я, бедный!

— Чем же бедный?

— Разве не так? Если не позволяешь себя целовать — значит, не любишь.

— Вот еще!

— Или разлюбила! В книге написано: не дает в губы целовать, верный знак — охладела. И сказано это про Лейлу и Меджнуна, про Керема и Аслы.

— Нет такого бесстыдства в книге про Керема! Тот Керем тебе, безбожник, не чета — настоящий святой.

— Конечно, где нам! Рукой не дотянешься! Силы не хватит! Хромой! Дичи не догонит, от погони не уйдет! Может только лежать, глядеть да умолять. Но кто его пожалеет?

— Зря стараешься! И не стану жалеть. Грех это, Керим,— без обручения с парнем целоваться! На том свете покоя, не будет! Ну, сосчитай, Керим, сколько осталось стоянок Каплану Чавушу?