Глубокое течение

Приезд брата, его рассказы о Большой земле, о героической борьбе людей фронта и тыла еще больше разожгли в Татьяне жажду свободы, счастья и усилили ненависть к захватчикам.

Николай сделал их лесную жизнь более интересной и разнообразной. Сам того не замечая, он объединил вокруг себя молодежь. Сначала собирались послушать его рассказы о Москве. Потом эти сборы превратились во что-то похожее на литературные вечера: читали стихи, отрывки из книг, пели, если позволяли обстоятельства, слушали радио. В конце концов, эти вечера стали привычкой, жизненной необходимостью. Собираться продолжали и тогда, когда Николая не было в лагере.

Как-то раз Лесницкий послушал их пение и на другой день специальным приказом создал коллектив художественной самодеятельности. Руководителем коллектива он назначил Майбороду.

Николай Маевский вскоре был утвержден начальником штаба бригады.

Это назначение очень обрадовало Карпа. Старик гордился тем, что его сын будет правой рукой таких людей, как Лесницкий и Приборный. Татьяна тоже искренне поздравила брата. Только Люба проворчала:

— Хуже всего иметь начальником близкого родственника. С ним никогда по-человечески ни о чем не договоришься.

Карп рассердился на племянницу:

— Типун тебе на язык, балбатуха. Не договори-и-ишься… О глупостях, конечно, не договоришься, а о деле завсегда договоришься. Да и о чем тебе договариваться, я не ведаю. Твое дело солдатское — делай, что приказывают.

Люба не стала с ним спорить, так как в это время подошел Николай.

Старый Маевский хитро улыбнулся, подумав: «Ась, что? Прикусила язык?»

Дело было в обеденный час.

С первых же дней партизанской жизни в лагере Карп сам получал пищу из партизанского котла, и обедали они по-домашнему — все вместе, степенно, не спеша, без лишних разговоров, как и принято в хороших деревенских семьях. Старик не любил, если Люба, находясь в лагере, нарушала иногда эти правила. А Люба возмущалась и говорила Татьяне:

— Не понимаю твоего беспокойного старика. Как будто и человек добрый, а живет как куркуль какой. Даже стыдно. Скажи ты ему, будь ласкова. А то, если я стану говорить, полаемся.

Но Татьяне нравилось, что отец и здесь, в отряде, чувствует себя главой семьи. Нравилось это и Николаю.

В этот день они обедали в сосняке, у болота. Когда все расселись вокруг разостланной на земле скатерти, Карп смущенно почесал затылок.

— Оно не мешало бы и по чарке в такой день. Как ты, сын?

Николай засмеялся:

— Что ж, давай, коли есть у тебя.

Карп достал немецкую фляжку, отвинтил крышку, налил в нее и первым выпил сам, потом поднес сыну. Девчатам не предлагал — не девичье это дело пить, да еще трофейный спирт.

Выпили по второй, и старик заговорил:

— Эх, дети, кабы знали вы, как я рад, что все мы тут, все вместе, — против лиходеев. Да оно и не могло быть иначе в нашей семье. Никак не могло. И не будет никогда иначе! Подумайте, кем я был до советской власти. Свинопасом у пана. Расписаться не умел. Спину гнул на других, а самому краюха черствого хлеба сдобой казалась. А кем стали мои дети? А, дети? Да понимаете ли вы, кем вы стали? Людьми… Хозяевами земли и всего богатства на ней. Вот как… Так как же мы могли молчать, когда Гитлер захотел отнять у нас такую жизнь, невольниками нас сделать? Нет, подавится он нашим добром! Маевские завсегда были первыми. На работе в колхозе, в учебе… Первыми мы будем и тут. Николай, сынок, ты знаешь, кто ты с сегодняшнего дня?

— Знаю, отец.

— То-то… Знай, что ты народный командир. Правая рука Лесницкого. А Лесницкого знает весь народ, все Приднепровье… Значит, и тебе народ поручил свою судьбу. Ты теперь и наш командир, семьи нашей. И я, твой батька, буду подчиняться тебе, как солдат, и гордиться тобой. Велика моя гордость. Не люблю я хвалиться, а вот тобой хвалюсь все эти дни, как ты прилетел к нам. Большое счастье для батьки иметь таких детей. Теперь уж ты командуй мной. И гляди, чтобы никакой там скидки или поблажки не давал ни мне и никому из нас. Но, чтобы и фанаберии никакой не было, чтобы, не дай бог, не оторвался от народа…

— Ну что ты, отец! — слегка обиделся Николай.

— Знаю, что сам все это знаешь… Но я — чтобы лишний раз напомнить. Ну, добре, — он пытливым взглядом обвел всю семью и снова повернулся к сыну: — Ты мне, товарищ начальник штаба, дозволь еще одну. Но тебе не дам: слаб ты… И так глаза посоловели.

Люба захохотала, даже слезы брызнули из глаз. Глядя на нее, засмеялся и Витя, потешно сморщив личико.

Карп отставил фляжку и с укором посмотрел на племянницу.

— Злой у тебя язык, Любовь. Злой… Но это еще ничего… Я любил твою мать за душевную простоту. Мать твоя уважение к людям имела, а ты, сдается мне, не имеешь его. Нет для тебя ни старших, ни младших… Над всеми ты надсмехаешься. Однако, бог с тобой, — и, налив чарку, сказал с неожиданной веселостью: — За твое здоровье!

Теперь засмеялись и Татьяна и Николай. Все разговорились, начали шутить. Никогда еще не было так весело и шумно за обедом у Маевских. Когда кончили обед и успокоились, Карп тяжело вздохнул и сказал: