Глубокий тыл

— Спасибо… Я думал, мои тут тебя… за чины… хвалят… Как же, по царской мерке ты вроде… сенатор. А ты и в самом деле ловкая… сиделка. Сядь-ка, чтоб я тебя видел, а то… будто с потолком… говоришь… Вот все лежу… думаю. Знаешь, о чем? Испохабил Гитлер приличную… нацию. Каких людей миру… дали: Рентген, Кох, Вирхов… А сейчас: матка яйки, матка курка. И этот… свиной хрюк: хайль… Библиотека у у меня… была… терапевтическая. На трех языках… Всю жизнь собирал. На русском… на немецком… на французском. Огромная! Три комнаты… занимала… Как начался из города… исход, бросил я у порога связку ключей и записку на дверь… прибил… «Господа гитлеровцы, прошу, когда… будете грабить квартиру… не трогайте книг». Что же? Вернулся — пусто. И книги и полки — всё… сожгли. Лень было в сарай… за дровами ходить… Вот как… А за Филиппа не бойся… мастеровой… золотые руки… Мастеровой везде нужен… не пропадет!..

— Ох, не станет он, Владим Владимыч, на них работать, тихий он, а в таких делах — кремень!

— Ну, бог даст, к ним и… не попадет. Выйдет, как тот, который в это самое… ранен.

Опять устало закрылись глаза, живость которых все время как бы спорила с неподвижностью оплывшего лица. Это противоречие между неукротимым духом, светившимся в них, и немощным, неподвижным телом было так мучительно видеть, что Ксения Степановна, не боявшаяся зрелища самых страшных ран, старалась смотреть в сторону.

— Отдохнуть бы вам, Владим Владимыч, в покое, — тихо сказала она. — Разве вам тут, в госпитале, дадут?

— Что? — Глаза опять раскрылись и сверкнули сердито. — Кто научил? Володька Шмелев? Его песня. И кто мне это… советует? Ты ж сама вся… в работе. Выколупни меня… отсюда, завтра… околею: улитка… без раковины… Нам с тобой тишина… противопоказана. Тишина хороша… на… кладбище. Только на… кладбище.

Это вырвалось, как стон. Потом тяжелая, будто водой налитая рука отделилась от одеяла, помаячила в воздухе, протянулась к собеседнице и легонько пожала худую, жесткую руку работницы.

— Я тебе вот что… назначаю: на людях будь… Хочешь—ночуй тут в дежурке, я прикажу… устроят… А теперь… ступай.

Ксения поднялась, бесшумно шла к дверям, а сзади слышался хриплый шепот:

— Ничего… найдется… не вешай голову.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

1

День с утра завязался ясный — один из тех летних дней, когда даже тут, на старой промышленной окраине Верхневолжска, земля дышит ласковым теплом и сквозь торфяную гарь, сквозь острый дух химических смесей, что гонят вентиляторы из красильной и ситцепечатной, сквозь затхлые запахи стоячей воды, густо испаряемые в жаркую пору речкой Тьмой, нет-нет да и пахнёт сеном, разогретой сосновой смолой, ароматом цветущего луга. Легкий ветерок носит по размякшему асфальту бумажки и окурки. Ослепительно сверкают потолочные перекрытия ткацкого корпуса. Дым труб как бы растворяется в небесной голубизне, не пачкая ее. И над фабриками где тысячи людей прядут, ткут, белят, красят и набивают ткани, над печальными, уже зарастающими травой фундаментами резко попискивают, предвещая хорошую погоду, быстрокрылые, едва различимые в полете стрижи.

Собираясь на работу, Анна Калинина дала себе слово управиться с делами пораньше, чтобы во второй половине дня сходить с ребятами в лес. В семье это была давняя мечта. Но у секретаря парткома всегда возникают дела, которые трудно заранее предусмотреть. Поход переносился с недели на неделю. Самолюбивая Лена перестала о нем даже и заговаривать, и лишь Вовка, все еще не потерявший веры, каждое утро начинал с фразы:

— Мама, а в лес?

Сегодня Анна дала слово не только ему, но и себе. Утром она пересмотрела свой день, кое от чего отказалась, кое-что перенесла на завтра. Чтобы окончательно отрезать пути к отступлению, она с фабрики позвонила домой, и когда в трубке солидный Вовкин басок произнес: «Владимир Калинин слушает», — попросила ребят уложить в корзинку бутерброды и ждать ее. Сегодня-то уж они пойдут обязательно!

Но тут случилось забавное происшествие, которое потом долго вышучивали вое при фабрики «Большевички» и механический завод. И косвенной виновницей оказалась Анна Калинина, которую с некоторых пор Северьянов ставил иногда даже в пример как секретаря парткома, творчески относящегося к работе, как чуткого к людям массовика.