Глубокие раны

Катарина не могла простить ей того, как хладнокровно та избавилась от нее тогда; она страстно жаждала мести, хотя в этом не было никакой нужды. Ее кратковременный брак со швейцарским издателем Беатом Эрманном оказался более чем выгодным; старик года через два после свадьбы со своей лучшей сотрудницей, сильно переоценив свои физические возможности, умер от инфаркта, занимаясь с ней любовью, и Катарина унаследовала все: его имущество, недвижимость и издательство. Но жало обиды на Ютту из-за ее вызванной ревностью интриги, очевидно, засело глубоко. Катарина разожгла аппетит Томаса Риттера перспективой миллионного гонорара, который принесет скандальная биография одной из самых знаменитых женщин Германии в современной истории. И из-за этого он потерял все, что для него было так важно: работу, престиж, будущее. Вера узнала о его намерении и вышвырнула вон. С тех пор он был изгоем в обществе, жил в большей или меньшей степени на деньги Катарины, занимался работой, которую презирал всем сердцем, и собственными силами не мог выйти из этой ситуации. Идея тайного брака с Марлен, которая — в его слепой жажде мести — показалась ему такой блестящей, оказалась, между тем, очередной ловушкой, в которую он попался по своей глупости. Иногда Томас вообще не знал, кому и что он может сказать.

Катарина подошла к нему.

— Я каждый день должна выдумывать все новые предлоги, почему ты, наконец, не сдаешь эту проклятую рукопись, — сказала она резко, чего он раньше в ней не замечал. — Они хотят, в конце концов, увидеть результаты того, за что мы тебе уже несколько месяцев отстегиваем бабки.

— Через три недели ты получишь законченную рукопись, — пообещал поспешно Томас. — Я должен немного изменить вступление, потому что не нашел то, на что рассчитывал. Но история с Ойгеном Кальтензее достаточно острая.

— Я надеюсь, что для тебя все завершится удачно, — Катарина наклонила голову. — И для меня тоже. Хотя это издательство принадлежит мне, я, тем не менее, должна отчитываться перед своими деловыми партнерами.

Томасу удалось изобразить искреннюю улыбку. Он полностью осознавал, насколько привлекательна была его внешность и какой эффект он может производить. Опыт подсказывал ему, что в нем было нечто, что заставляло женщин боготворить его. Красавица Катарина не была исключением.

— Иди сюда, дорогая. — Он облокотился на парапет и протянул к ней руки. — Давай поговорим о делах позже. Я по тебе соскучился.

Еще некоторое время она поломалась, затем перестала сопротивляться и тоже улыбнулась.

— Речь идет о миллионах, — напомнила она ему, понизив голос. — Наши юристы нашли возможность обойти судебный запрет, издав книгу в Швейцарии.

Риттер скользил губами сверху вниз по ее тонкой шее и вдруг отчетливо ощутил порыв чувства, зарождающегося в его подчревной области, когда она требовательно прижалась к нему. После скучного традиционного секса с Марлен его возбуждала мысль о грубоватой безудержности, с которой Катарина умела довести его до границ его рассудка.

— Кроме того, — пробормотала она, расстегивая его ремень, — я сама поговорю с Элардом. Он мне еще никогда ни в чем не отказывал.

— Вы заметили ее реакцию, когда упомянули это число? — спросила Пия, когда они с Оливером ехали из Мюленхофа в Хофхайм, в комиссариат. Все время она размышляла о том, что именно увидела на какое-то мгновение в лице Веры Кальнензее. Страх? Ненависть? Испуг? — И как она разговаривала со своим сыном. Так… властно.

— Я ничего такого не заметил. — Боденштайн покачал головой. — И даже если она отреагировала как-то странно, то это ведь можно понять. Мы сообщили ей, что был убит старый друг их семьи. Кстати, откуда вы знаете сына фрау Кальтензее?

Пия объяснила ему.

— Известие о смерти Шнайдера, казалось, оставило его совершенно безразличным, — добавила она. — Не похоже, чтобы он был этим особенно шокирован.

— И какой вы хотите сделать из этого вывод?

— Никакой. — Пия пожала плечами. — Максимум, он не любил ни Шнайдера, ни Гольдберга. У него не нашлось ни единого слова утешения для собственной матери.

— Может быть, он считал, что она имеет в душе достаточно сострадания. — Боденштайн поднял брови и издевательски ухмыльнулся. — Я уж начал опасаться, что вы тоже разрыдаетесь.

— Да, черт побери. Это было непрофессионально, я знаю, — призналась Пия сокрушенно. Она злилась на то, что дала старой даме себя до такой степени окрутить. Как правило, Кирххоф соблюдала достаточную дистанцию и могла без сочувствия видеть чужие слезы. — Рыдающие седовласые старушки — это моя «ахиллесова пята».

— Понятно, — Боденштайн весело посмотрел на нее боковым зрением. — До сего времени я думал, что вашей «ахиллесовой пятой» являются психически неустойчивые молодые люди из хорошей семьи, которые подозреваются в убийстве.

Пия поняла намек на Лукаса ван ден Берга, но у нее была по меньшей мере столь же хорошая память, как у Боденштайна.