Глубокие раны

— Нам непременно нужны доказательства того, что в действительности произошло 16 января 1945 года, — сказала Пия. — Иначе мы можем забыть о предъявлении обвинения в убийстве Вере Кальтензее. Напротив: она завалит нас заявлениями и обвинениями. И ни один суд в мире не вынесет ей приговора на основании показаний Августы Новак; наконец, она может утверждать, что лично она тогда не производила никаких выстрелов. Кроме того, мы не знаем, где находятся дневники, а Риттер до сего времени не объявился.

— К тому же исчезли Вера и Элард Кальтензее, а также Августа Новак, — добавил Боденштайн, с трудом подавил зевоту и посмотрел на часы. — Если вы завтра утром летите в Польшу, оставьте здесь свое служебное оружие, — сказал он Пие. — Еще не хватало того, чтобы возникли какие-нибудь неприятности.

— Понятно. — Пия кивнула. В отличие от своего шефа она было совершенно бодрой.

Зазвонил мобильник Боденштайна. Пока тот разговаривал, Пия заполняла посудомоечную машину грязными тарелками.

— На территории Мюленхофа найден женский скелет, — коротко сообщил Оливер уставшим голосом. — И швейцарские коллеги позвонили. Веры Кальтензее нет ни в ее доме в Цюрихе, ни в Тессине.

— Надеюсь, еще не слишком поздно. Я бы все отдала за то, чтобы она предстала перед судом.

Боденштайн поднялся со своего стула.

— Я поеду домой, — сказал он. — Завтра будет новый день.

— Подождите, я закрою за вами ворота. — Пия вышла вслед за ним в сопровождении четырех собак, которые легли у входной двери, ожидая сигнала для последней вечерней прогулки. Боденштайн остановился возле машины. — Что вы скажете завтра Энгель, если она спросит обо мне? — поинтересовалась она. У Пии было нехорошее предчувствие — в конце концов, Боденштайн и без того уже находился на волосок от отстранения.

— Я что-нибудь придумаю. — Оливер пожал плечами. — Не беспокойтесь по этому поводу.

— Скажите, что я просто улетела.

Боденштайн задумчиво посмотрел на нее, потом покачал головой.

— Это хорошая идея, но я совершенно точно не буду этого делать. То, что вы делаете, вы делаете при моей полной поддержке. Я, в конце концов, ваш шеф.

Они стояли и смотрели друг на друга в свете прожекторов.

— Будьте только сами осторожны, — сказал Боденштайн суровым голосом. — Я даже не представляю, что бы я без вас делал, Пия.

Он в первый раз назвал ее по имени. Кирххоф совершенно не знала, как она должна к этому относиться, но что-то в последние недели изменилось в их отношениях. Боденштайн отказался от установленной им дистанции.

— С нами ничего не случится, — уверила она его.

Боденштайн открыл дверцу машины, но не сел в нее.

— Между доктором Энгель и мной возник конфликт не только в связи с данным расследованием, — наконец выдавил он из себя. — Мы познакомились во время учебы на юридическом факультете в Гамбурге и два года жили вместе. Пока не появилась Козима.

Пия задержала дыхание. Откуда вдруг возникла эта потребность высказаться?

— Николя так и не простила мне, что я закончил с ней все отношения и уже через три месяца женился на Козиме. — На его лице появилась гримаса. — Она держит обиду на меня до сих пор. А я, как идиот, еще делаю ей такой навесной пас!

Только теперь Пия поняла, чего опасался ее шеф.

— Вы думаете, что она может рассказать об этом… эпизоде вашей жене?

Боденштайн вздохнул и кивнул.

— Тогда вам надо рассказать ей самому, что случилось, прежде чем она узнает об этом от Энгель, — посоветовала Пия. — У вас же есть результаты лабораторных исследований для доказательства того, что Кальтензее заманила вас в ловушку. Ваша жена это поймет, я уверена.

— А я, к сожалению, нет, — возразил Оливер и сел в машину. — Будьте осторожны. Избегайте ненужного риска. И регулярно звоните.

— Хорошо, — пообещала Пия и приветственно подняла руку, когда он отъехал.

Боденштайн сидел перед лэптопом, в который он перенес с компакт-диска копию рукописи с биографией Веры Кальтензее, и пытался сконцентрироваться. Даже пол-упаковки аспирина не помогли ему справиться с мучительной головной болью. Текст расплывался перед глазами, а мысли были где-то совсем в ином месте. Он солгал, сказав до этого Козиме, что должен перед сном прочитать рукопись, потому что это важно для расследования, и она ему без колебаний поверила. Уже битых два часа Оливер размышлял о том, рассказать ли ему ей о случившемся, и если да, то с чего он должен начать. Боденштайн не привык иметь тайны от Козимы, и теперь чувствовал себя ужасно скверно. С каждой уходящей минутой его все больше покидало мужество. А вдруг она ему не поверит, вдруг станет впредь относиться к нему с недоверием, если он будет задерживаться по делам?

— Проклятье, — пробормотал Оливер, захлопнул лэптоп, щелкнул выключателем настольной лампы и тяжелыми шагами стал подниматься вверх по лестнице.

Козима лежала в постели и читала. Когда он вошел, она отложила книгу в сторону и посмотрела на него. Как красива она была, каким близким был ее взгляд! Было невозможно что-то скрывать от нее! Боденштайн молча смотрел на нее, пытаясь найти нужные слова.