Глубокие раны

— Возможно. — Катарина пожала плечами. — То, что мы узнали о прошлом Веры, грозит ей тюрьмой. На всю оставшуюся жизнь.

— Смерть Ойгена Кальтензее была не несчастным случаем, а убийством? — предположила Пия.

— В том числе, — ответила Эрманн. — Но в первую очередь, это связано с тем, что Вера и ее брат тогда, в Восточной Пруссии, убили несколько человек.

16 января 1945-го. Четыре мушкетера в «Виллисе» по дороге в поместье Лауенбург. Семья Цойдлитц-Лауенбург, которая с тех пор считалась пропавшей без вести.

— Как Риттер узнал об этом? — спросила Пия.

— От свидетельницы-очевидца.

Свидетельница-очевидец, которая знала тайну четырех друзей. Кто она такая и кому еще об этом рассказывала? Пия была словно наэлектризована. Они были всего лишь в миллиметре от раскрытия трех убийств!

— Вы считаете возможным, что кто-то из семьи Кальтензее похитил Риттера, чтобы предотвратить появление книги?

— Я считаю их способными на все, — подтвердила Катарина. — Вера пойдет по трупам. И Ютта не многим лучше.

Пия посмотрела на шефа, но его лицо оставалось безучастным.

— Но как могли Кальтензее узнать о том, что Элард предоставляет информацию Томасу Риттеру? — спросил он. — Кто был в курсе этого?

— Собственно, только Элард, Томас, друг Эларда Новак и я, — ответила Эрманн после недолгих размышлений.

— Вы говорили об этом по телефону? — доискивался Боденштайн.

— Да, — нерешительно сказала Катарина. — Не в деталях, но о том, что Элард предоставит в наше распоряжение содержимое этого ящика.

— Когда это было?

— В пятницу.

А в субботу вечером на Новака напали. Это укладывалось в цепочку событий.

— Я вспомнила, что Томас звонил мне позавчера вечером из офиса. Он беспокоился, потому что на парковочной площадке стоял автофургон, в котором сидели двое мужчин. Я не приняла тогда это всерьез, но, может быть… — Катарина Эрманн замолчала. — Бог мой! Вы полагаете, что они прослушивали наши телефонные разговоры?

— Я это не исключаю. — Боденштайн озабоченно кивнул.

Люди из охраны на предприятии Зигберта Кальтензее были хорошо оснащены; они прослушивали радио, используемое полицией, и таким образом узнали, где был зафиксирован мобильный телефон Новака. Для них, вероятно, не составляло труда прослушивать и другие телефонные разговоры.

В дверь постучали. В комнату вошел Бенке и передал Пие конверт, который был тут же вскрыт.

— Компактный диск, — констатировала Кирххоф. — И кассета.

Она взяла свой диктофон, вложила в него кассету и нажала клавишу включения. Через несколько секунд раздался голос Риттера.

«Сегодня пятница, 4 мая 2007 года. Меня зовут Томас Риттер. Передо мной сидит фрау Августа Новак. Фрау Новак, вы хотели что-то рассказать. Прошу вас».

— Стоп! — вмешался Боденштайн. — Спасибо, фрау Эрманн. Вы можете идти. Пожалуйста, проинформируйте нас, если вы что-то услышите о господине Риттере.

Темноволосая женщина все поняла и встала с места.

— Жаль, — сказала она. — И именно в тот момент, когда все приобретает такой захватывающий характер.

— А вы вообще-то беспокоитесь за господина Риттера? — спросил Боденштайн. — Все-таки он ваш автор, который делает вам бестселлер.

— И ваш любовник, — добавила Пия.

Эрманн холодно улыбнулась.

— Поверьте мне, — сказала она. — Он знал, на что идет. Вряд ли кто-то знает Веру лучше, чем он. Кроме того, я его предостерегала.

— Еще один вопрос, — остановил ее Боденштайн, когда она уже собралась уходить. — Почему Ойген Кальтензее переписал на вас доли участия в фирме?

Улыбка исчезла с ее лица.

— Читайте биографию, — сказала она. — Тогда узнаете.

«Мой отец был большим почитателем кайзера, — раздался из динамика магнитофона, стоявшего посередине стола, голос Августы Новак. — Поэтому при крещении мне дали имя императрицы — Августа Виктория. Раньше меня называли Викки, но это было давно».

Боденштайн и Пия быстро переглянулись. Весь отдел К-2 собрался за большим столом в переговорной комнате. Рядом с Оливером сидела советник уголовной полиции доктор Николя Энгель с безразличным лицом. Часы показывали без четверти девять, но Бенке ни разу не подумал о завершении рабочего дня.