Глобальный проект

— Я теперь Володя Зиневич, москвич, бизнесмен. Приехал в гости к матери. Времени у меня — месяц, потом виза истечет.

— Месяц, это хорошо, все успеем. Я через десять минут сменюсь, поедем ко мне. Мы с Ильясом, то есть, с Давидом, пристроились в эмигрантский центр. Рядом мотель — снимешь комнату. Деньги с собой есть? Кстати, привыкай, я теперь Эдуард Бакчеев.

Деньги у Гасана были — честно заработанные три с половиной тысячи долларов. Они не жгли ему карман и не вызывали румянца стыдливости на щеках. Секс с Варварой был трудом, сравнимым с его хирургической практикой, только морального удовлетворения приносил гораздо меньше. Честно говоря, он еще не потратил ни доллара из заработанного, и первой покупкой планировал золотую цепочку Божене. Чтобы на долгую, верную память об их трудном, странном знакомстве и вспыхнувшей настоящей родственной любви. За плащ и очки тоже хотел рассчитаться, не привык пользоваться чужими деньгами, когда свои имеются. Но в Москве не успел, а здесь не удалось. Так, видно, тому и быть, как сложилось…

Снять номер в придорожном мотеле на окраине оказалось нетрудно и недорого. Вновь обретенные товарищи сразу нагрянули в гости. В том, что избавиться от них теперь будет невозможно, Гасан не сомневался. На борьбу, побег, покаяние не было сил. Начинать с начала в чужой стране он не хотел, а своей у него не было. Да, собственно, и начинать, казалось, нечего. Его жизнь закончилась в Кировском, у большого камня, о который он до мяса обдирал ногти, задыхаясь от беззвучных мужских слез. Все, что было после — отряд, медицинская палатка, знакомство с Белой, лично он жизнью не считал. Марксистский классик, утверждавший, что бытие определяет сознание, даже не представлял, что ненавистное, противоречащее личным ценностям бытие делает сознание не просто ленивым и черствым. Оно выхолащивает его, наполняя плотно спрессованной, грязной паутиной. Такое сознание подобно клубку инстинктов паука или змеи: спрятаться, напасть, съесть самому и не быть съеденным как можно дольше. Животные не думают о будущем, не анализируют прошлых ошибок, не сожалеют о тех, кого едят, не радуются, если удалось избежать смерти. Они просто засыпают, если сыты, охотятся, если голодны, прячутся, когда боятся, нападают, когда нет другого выхода. Со дня смерти любимых Гасан жил именно так, почти так…

Захар и Ильяс раньше работали в одну смену, но с приездом Гасана договорились изменить график. Они навязчиво опекали его, не оставляя одного даже в туалете, совсем как когда-то Белу. Открыто доктору Сабитову не угрожали, но и так было ясно, что в случае любого неповиновения до адвокатов дело не дойдет. Его убьют без сожаления и гнева. И тоже не останется никаких следов, могилы, дома, фотокарточек, дневников. Никто не станет его искать.

В мотеле Гасан прожил три дня, показавшихся вечностью. Деньги отдал в местный национальный «общак». Даже ел он не то, что мог себе позволить, а то, что готовили в эмигрантском бараке чеченки: безвкусный, приготовленный в духовке лаваш, жесткую баранину с магазинными приправами.

«Товарищи» явно готовились к марш-броску через границу, но он не знал никаких подробностей предстоящей операции, кроме тех, что для ее успешной реализации не хватало денег. Несколько светлых часов обычной, полной родственных забот и сердечных откровений московской жизни с Боженой затянулись плотным бельмом преступной путаницы, которую Ильяс и Захар называли то чеченской национальной идеей, то борьбой за победу исламских ценностей. Ему стало безразлично, что делать, с кем, для чего. Он потерял веру в себя и надежду, что это можно изменить.

Кажется, им предстояло путешествие во Францию. Городишко их голландского пребывания назывался просто и со вкусом — Бест. Маленький, чопорный в центре и грязноватый в эмигрантских окраинах, он вел размеренную провинциальную жизнь. Все со всеми здоровались, передавали приветы соседям, друзьям и родственникам, искренне интересовались здоровьем. Радуясь приближающемуся празднику, большинство продавцов и барменов рядились в красные рождественские колпаки. Стены домов и прилавки тоже были украшены.

Гасан с отвращением вдыхал дым марихуаны, которую курили Захар с Ильясом. «Косячок» можно было без труда купить вечером в любой забегаловке, но местное население не увлекалось травкой. Товар держали больше для заезжих, сотнями фильтрующихся через местные эмигрантские общины.

— Не вороти нос, доктор, — сказал Ильяс громко. — Я свободный человек в свободной стране! Закон не нарушаю, жить никому не мешаю.

— Остынь, — Захар устало успокаивал подельника.

Земляки пришли в мотель, чтобы сказать, что отбытие завтра. Сначала они поедут к побережью, оттуда поплывут прямо во Францию, оставив за бортом благополучную Бельгию. Катерок частный, как маршрутное такси, перевозит желающих от причала деревушки Влиссинген к бельгийским и французским пристаням.