Потеряв Иштвана, Каролина разлюбила всех Меснеров. И старшего, мужа, и младшего, пасынка. Мужчины с этой фамилией не оправдали ее надежд, ни один из них, включая сына-мутанта. До его смерти она оставалась верной долгу жены и матери, то есть, попросту говоря, любовников не заводила. Хотя к Шандору стала безразлична вскоре после знакомства со страшными, необратимыми симптомами синдрома Хатчинсона — Гилфорда, или прогерии. Невозможность показать ребенка друзьям и знакомым, в то время как подруги хвастались фотокарточками пухлых кудрявых карапузов, взрастили в ней комплекс без вины виноватой. Она изо всех сил старалась любить малыша, которого любили все — медсестры и врачи из многочисленных центров и лабораторий, соседка Хелена, Шандор и даже Бела. Ей было странно, что старший брат любил младшего какой-то особенной, пронзительной любовью — и отцовской и братской одновременно. Ведь он был старше на целых двадцать четыре года. Этой огромной любовью Бела словно заслонился от чувств к ней, Каролине. Даже ни разу не заговорил о прошлом, будто и не было коротких ярких встреч в промежутках между его возвращением из школы и приходом Шандора с работы, долгих безумных ночей, когда он приезжал домой из Москвы, печальных глаз и дрожащего голоса, когда она провожала его к поезду… Как сильно он горевал, узнав об отношениях своей девушки с Шандором, своим отцом. Ей искренне нравилось быть роковой женщиной, из-за которой стали чужими очень близкие между собой мужчины. Нравилось быть беременной от старшего из них. Это Бела, физиолог, посчитав дни и недели, с уверенностью утверждал, что Иштван — не его сын. Шандор, достаточно грамотный и прагматичный, думал так же. А она, никогда нигде, кроме школы не учившаяся, работавшая приемщицей на почте, не была уверена ни в чем. Она с завидной регулярностью спала то с отцом, то с сыном… Почему бы Иштвану, который по всем важным признакам и особенностям отличался от нормальных людей, не быть оригинальным и в этом? Вне мамы он жил, ускоряя ход времени вокруг себя. Так, может, внутри мамы он его замедлял? Тогда он вполне мог быть сыном Белы! Если сама природа позволяет себе необъяснимые ошибки, люди и подавно могут находиться в неведении!
Душевных сил Каролины не хватало для такого тяжкого бремени. Ей очень не нравилось ухаживать за больным ребенком. И любить скрюченного, шуршащего шелушащейся кожей мальчика не получалось. Это угнетало. Ее мать, бабушка маленького чудовища, пережила маму Шандора не намного, хотя была моложе на двадцать лет. А ведь обе бабушки во внуке души не чаяли. Получается, будучи еще паукообразным младенцем, крошка Иштван подтолкнул к смерти двух добрых, сердечных женщин, не смирившихся с его страшной судьбой. Вряд ли Каролина была в состоянии выстроить логические конструкции, оправдывающие ее материнское равнодушие. Она, подобно больному животному, приспосабливалась к обстоятельствам и терпела, пока могла. Честно и добросовестно делала уколы, целуя сморщенную куриную попку малыша, укутывала его перед сном, носила на руках. Она плакала, но не от жалости к ребенку. Плакала о своей загубленной женской доле, о том, что раз в месяц грудь набухает и несколько дней болит так, что невозможно спать. О том, что Шандор осуждающе косится на нее, когда она завивает волосы или ярко красит губы. И еще — о Беле. Он запросто делил ее с папашей, пока не знал, что делит. А потом отверг, вычеркнул саму возможность близости. А он ей нравился, с ним было интересно и волнующе. С ними обоими было хорошо, а с одним из двух — просто скучно.
Десять лет Каролина страдала от сексуальной неудовлетворенности, от того, что она родила монстра, и от безуспешных попыток забыть и о том, и о другом. Именно это, а не мучения Иштвана составляли главный интерес ее жизни. Ей совсем не хотелось быть мученицей, телезвездой или образцом добродетели. Она нуждалась в обычном, животном удовлетворении, в обладании всеми мужчинами, которых близко знала, а знала она только двоих — старшего и младшего Меснеров.
Смерть Иштвана сделала Каролину свободной. Заплаканные Бела и Шандор, дрожащими руками бросающие комья сухой летней земли на крышку маленького детского гроба, стали для нее далекими и чужими. Их больше не хотелось. Над могилой стояли роскошные мужчины — врачи, журналисты, телеведущие, которым, как ни странно, была небезразлична судьба единственного в стране мальчика-мутанта. Эти мужчины подходили к ней, прикасались к ее плечам, щекам, ладоням. От них дорого и вкусно пахло, в глазах читался искренний интерес не только к прогерии, но и к ней, матери ребенка… Каролина беззастенчиво раздавала номер телефона всем желающим, сверкала глазами, томно вздыхала. Она впервые за много лет чувствовала себя женщиной, которая интересна сама по себе, а не в качестве машинки, рождающей необъяснимые чудеса.