Глиняный колосс

В общем, я и готов, наверное. Готов к тому, чтобы рассказать все как есть человеку, который точно не станет использовать меня как пешку в своей карьере. Подобно Рожественскому с Линевичем, каждый из которых преследует лишь свои интересы. Рассказать одному из тех, кто действительно этого достоин и заслуживает. Не скрывая на этот раз ни большевиков с революцией, ни расстрела царской семьи. Ни того, что происходило после и до… Только вот доказательств на сей раз у меня никаких… Паспорт с телефоном надежно томятся в сейфе на «Суворове», а Линевич в случае чего явно будет все отрицать… Думаю так, во всяком случае. Все же я решаюсь:

— Долго будет длиться бивак, ваше пр… Павел Иванович?

— Выступаем в пять пополудни.

Сейчас около двенадцати, значит, упомянуть самое важное вполне успею. Если, конечно, не выкинет вон после первых же слов…

— Рассказ, возможно, будет долгим и очень трудным именно для… Для вас, Павел Иванович. Вы точно готовы слушать?

Из темноты напротив не раздается ни шороха. Слышно лишь, как за окном кто-то громко орет:

— …Цыпа-цыпа-цыпа… Иди сюда, окаянная!..

Истерическое кудахтанье возвещает о том, что жертва явно не хочет в общий суп. Впрочем, у той элементарно отсутствует выбор: решение пополняться фуражом в попутных деревнях было принято еще на наших позициях…

После минутной паузы, в течение которой квочку, судя по звукам, все же схомутали, я слышу в ответ:

— Рассказывайте, я весь внимание.

Набираю побольше воздуха:

— Павел Иванович, сам не знаю каким образом, но очутился я в вашем времени из будущего. А конкретно — из две тысячи шестнадцатого года от Рождества Христова…

Мрак хижины избавляет меня от необходимости видеть эмоции на лице собеседника, как это было с Матавкиным и Рожественским. И, наверное, говорить так о грядущих катастрофах гораздо легче. Нет чернеющего от горя лица Аполлония, как отсутствует и меняющееся от красного к белому и обратно лицо Рожественского. Просто темнота передо мной, из которой время от времени нет-нет да и донесется тяжелый вздох. От Мищенко я не скрываю ничего, рассказывая все подчистую: чем должен был закончиться поход Тихоокеанской эскадры, что ждет Россию не далее как в этом году… Краснея, упоминаю об игре на амбициях Линевича и наступлении, которого не должно было быть в природе. Тот почти не перебивает, задавая лишь иногда уточняющие вопросы о датах, местах событий и людях…

Несколько раз уличная дверь отворяется адъютантом, удивленно взирающим на непривычно долгого собеседника у командующего отрядом. И каждый раз, удивляясь, адъютант слышит в ответ:

— Потом! Не беспокоить! Все вопросы к генералу Логинову!

В темноте помещения, как нельзя кстати соответствующей описываемым событиям, прямо на ветхом столе вырастают уличные баррикады, по которым неуклюже взбираются депутаты первой Думы, подгоняемые улюлюканьем бастующих рабочих. Короткое затишье, венчаемое трехсотлетними Романовскими торжествами, уже накрыто огромной тенью прыщавого юноши Гаврилы Принципа, подносящего спичку к пороховой бочке… Миг, и ликующая толпа превращается в усталые лица солдат, марширующих на убой в самый центр Европы. Орудийная канонада и бессмысленные штыковые атаки на пулеметы, где ценой отвоеванной версты земли становились десятки тысяч их жизней… А огромная, алая кровавая река уже неотвратимо течет оттуда назад, бодро занимаясь над страной зарницами новой, братоубийственной войны. И вот уже над Россией развевается иной, доселе невиданный стяг со звездой. Прикрепленной на околыши фуражек людей, что не моргнув глазом всаживают пулю за пулей в закрывающихся руками обитателей Ипатьевского дома. Мрачно поплевывая, обладатели кожаных тужурок докалывают штыками еще живые тела тех, чья фамилия венчала элиту Российской империи последние три столетия…

Наваждение сходит. Я неожиданно понимаю, что сижу в темноте убогой китайской фанзы, где-то в центре территории, именуемой Маньчжурией. Что, в свою очередь, находится рядом с одной из окраин огромного, все еще сильного государства. Неуклюжего глиняного колосса, ступни которого дали пока всего-навсего несколько мелких трещин, но не больше…

С противоположной половины стола не раздается ни звука. Уже довольно давно — с того момента, как рассказ перешел на Первую мировую. Откуда-то с улицы в комнату проникают запах дыма и свежей похлебки. В которой, очевидно, и нашла свое последнее пристанище изловленная поваром курица. До моих ушей долетают смех и звуки расстроенной гармони: неумелый музыкант довольно коряво пытается взять несколько аккордов. Инструмент у него в итоге отбирают более продвинутые товарищи, и под всеобщее одобрение на свет извлекается незамысловатая мелодия…

— Вопрос, господин… Смирнов, — из темноты звучит неожиданно-бесстрастный голос. — Ответьте… Полет на Луну в ядре, что планируется умами Академии наук в будущем году, состоится в намеченный срок? Я присутствовал при закладке секретной пушки год назад, хотелось бы знать — достроят ли?

«Чего-о-о-о-о?.. — От неожиданности я едва не валюсь со скамьи. — Какой пушки, какой полет?.. Это же… роман Уэллса!..»