Глиняный колосс

То, что умер давно, – не беда… Я вот вообще не родился еще, так что с того? Стою ведь тут? А ему что мешает? Восстал из гроба, к примеру, да пришел послушать, о чем умные люди говорят. А форма – ну, мало ли… Мундир запасной у Рожественского в карты выиграл, к примеру!..

Соблазнительная картинка продувающего покойному Карлу Марксу в очко Рожественского не успевает даже нарисоваться, напрочь затмеваясь третьей фигурой по центру стола. При взгляде на которую я едва не проглатываю язык от неожиданности. И есть, надо сказать, отчего.

Под потолком, как и положено в больших кабинетах сего места и времени, обрамленный в ажурную золотую раму, размещен вездесущий портрет самодержца всея империи. Выписанный весьма тщательно и, как правило, являющийся репродукцией с одной картины. Прямо на меня из-под этого изображения взирает человек, отличающийся от оригинала разве только трехмерной проекцией. Собственно, сам Николай Второй, что ли?!.

Мать-мать…

Я несколько раз ошарашенно перевожу взгляд наверх, затем обратно. Сходство почти идеальное, хотя… Приглядевшись внимательней, все же замечаю некоторые различия – сидящий напротив выглядит чуть старше своего изображения. Лет на пять-семь… Впрочем, портрет-то когда писался? Вчера, что ли?..

Вихрь мыслей ураганом кружится в голове, не давая прийти в себя от шока: «…Значит, его величество, Витте и Рожественский?!. Тот, который Карл Маркс, – это же явно Витте? Хотя… Какого ляда он в адмиральском мундире-то? Был ведь гражданским премьером. Может, я чего-то не знаю? Я про него вообще ничего не помню… Или жандарм наврал?!. О приезде царя-то знать должен был!.. А где же свита, окружение?.. Десятки генералов и министров, снующих вокруг?..»

Тем временем вся троица с интересом оглядывает меня с ног до головы. И если во взгляде Рожественского я читаю некое даже сожаление вроде: «Вот посмотрите, до чего докатился сей господин… Попробовал бы на «Суворове» появиться в таком виде, я бы ему… Хотя я и не такое видал за годы службы. Война… Простим недотепе!» – то двое других глядят скорее с холодным любопытством. Как на заспиртованного младенца-урода в Кунсткамере. Оживи он на секунду – тут же отпрянут с отвращением. А так – осматривать можно, почему же и нет?.. Интересно!

Первым затянувшееся молчание нарушает Рожественский. «На правах старого знакомого…» – едва успеваю отметить я про себя.

– Господа… – громко откашливается тот.

Та-а-а-а-ак… Это когда это ты государя «господином» называл? Ваше величество, и никого тут нет окромя! Все остальные – пошли побоку! Здесь что-то не то…

– …Перед вами этот самый… – На этом месте адмирал запинается, подбирая нужное слово. Не найдя ничего лучше, продолжает: – Гражданин, господа. Доказательства уникальности коего я вам давеча приводил, вы все видели сами… – Говоря все это, он старается на меня не смотреть, отводя глаза в сторону.

Краска мгновенно заливает мне лицо, бросая в жар. Первые же слова, а я уже чувствую себя, как оплеванный… Впрочем, чего же ты хотел после арестантского-то вагона?

А я ведь тебя спас фактически, Зиновий Петрович. От позора и унижения. Эх ты… «Тот самый гражданин…» Тьфу! Да еще при самом государе!

– Видим, Зиновий Петрович… – От звука этого голоса по моей коже бегут мурашки. Потому что никому из моих современников с Николаем Вторым разговаривать не приходилось. Я, похоже, самый первый!

– …Также заметно, что господин сей весьма успешно сменил незаконно данную вами… – он выделяет последние два слова, отчего Рожественский втягивает голову в плечи, – форму поручика по адмиралтейству на пехотный мундир офицера… – Его величество недобро усмехается в усы. – Вы и впрямь считаете, что все изложенное вам этим господином столь правдоподобно, что заслуживает хоть какого-то внимания?

– Александр Михайлович, я ведь уже рассказывал… – виновато начинает адмирал.

Чего?!. Александр Михайлович? Так ты никакой не император, а великий князь всего лишь?.. Какого же хрена голову мне морочишь!

От сердца словно отлегает камень, сам не знаю почему. Значит, великий князь… Насколько понимаю, дядя царствующей особы, не так ли? Та-а-а-ак… А второй кто?

В этот самый момент в разговор вступает второй, что Карл Маркс. И услужливая память помогает его немедленно идентифицировать, с потрохами. Потому что никакой он не Витте и вовсе не премьер. Даже не Карл Маркс.

– Господа, давайте уже к делам, прошу! – Бородач нервозно постукивает по столу пальцами. – Обсудив этот вопрос единожды, мы теряем ценное время сейчас! – Он явно нервничает от происходящего. Значит, есть отчего?

– Евгений Иванович глаголет дело, господа. – Великий князь хлопает ладонью по столу. – Давайте же побеседуем с самим… гражданином, так сказать. То ли ловким мошенником, то ли посланцем грядущего?

Взгляды всего ареопага вновь устремляются на меня.

Итак. Бородач, который Карл Маркс, – наместник царя на Дальнем Востоке, адмирал Алексеев. Тот самый, вместо которого пришел Куропаткин и который окончательно сдулся после Цусимы, потеряв должность и место. Теперь – точно не потеряет, так как Цусимы не было.