Глиняный бог

Я стиснул зубы. Мне показалось, что я услышал едва уловимый щелчок, напоминающий звук повернутого выключателя.

— Почему вы так странно на меня смотрите, Пэй?

— Так чем же была та, вторая машина?

— Как чем, мозгом, конечно.

— А первая?

— Будто вы не знаете! Простите, сейчас поздно об этом говорить. Профессор Боллер просил вас зайти к нему на восьмой этаж. Спешите, мы и так с вами заболтались…

Я почувствовал страшную усталость, полное безразличие, апатию, постепенно переходящую в отвращение ко всему на свете. Я опустился в кресло, в то кресло, где она недавно плакала, и закрыл глаза рукой. Передо мной встало смеющееся лицо Боллера, который все время повторяет: “Магомет и я, Магомет и я…”

— Скажите Боллеру, что я устал и прийти не могу.

Она молчала.

— Вы слышите, Катарин? Скажите Боллеру, что я очень устал и неважно себя чувствую.

Она продолжала молчать.

Я поднял голову и открыл глаза: Катарин в комнате не было.

Может быть, все это мне приснилось. Ведь не может же живой человек исчезать вот так, бесшумно, как привидение!

13

Рисдер попался мне в большой гостиной правого крыла здания, где мы теперь жили. Окна выходили на широкий двор, в котором по бокам стояли вспомогательные кирпичные постройки, а посредине находился обнесенный сеткой теннисный корт. Он стоял у окна и своим единственным глазом смотрел во двор.

— Вы когда-нибудь играли в теннис? — начал я.

— Терпеть не могу этого бессмысленного балета.

— А я думал, что спортсмены в большей или меньшей степени знакомы со всеми видами спорта.

— Я не спортсмен. Я профессиональный боксер. А если говорить точнее, профессиональный боец.

Я положил руку на его плечо.

— Мне бы хотелось задать вам один вопрос. Не возражаете?

Он ничего не ответил и продолжал смотреть в окно.

— Вы встречались с профессором Боллером?

Рисдер кивнул.

— И с вами ничего странного не происходило?

Он повернулся. Его лицо было совсем не таким, как в первый раз, — жалкое и растерянное, оно никак не вязалось с его свирепой осанкой.

— Что же вы здесь делаете? Что это за штучки? — спросил он шепотом.

— Лично я ничего не делаю, мое положение ничем не лучше вашего.

Его лицо болезненно искривилось, а в единственном глазу заблестела крупная слеза,

— Вы знаете, я никогда не был прилежным учеником, — вдруг жалобно признался он.

— Почему вы мне об этом говорите?

— И, кроме того… Как вам объяснить… Раз уже тебе что-то дали, то не нужно отнимать обратно…

Я сделал вид, что понял его, и, взяв за руку, подвел к широкому дивану.

— Расскажите, как это было.