Глин Айлиф "Царь Итаки"

— Сегодня вечером, Пенелопа, ты выглядишь еще более великолепно, чем обычно, — сказал локриец Аякс, а его маленькие глубоко посаженные глазки стали гулять по телу царевны вверх и вниз. Он облизал тонкие губы, а змея у него на плечах сделала примерно то же самое. — Может, присоединишься ко мне и выпьешь немного вина?

Неэра с неудовольствием посмотрела на мужчину. У нее вызывал отвращение его сломанный нос и оспины на лице. Змея на плечах казалась более очаровательной, чем ее хозяин, поэтому рабыня с ужасом наблюдала, как Пенелопа глядит на мужчину с неким подобием желания в глазах.

— Если этот человек вас беспокоит, госпожа, то я могу позвать вашего отца. Он сидит неподалеку отсюда.

Коротышка рассмеялся.

— Можно подумать, что простая служанка осмелится приблизиться к царскому возвышению! Кроме того, мне кажется, что твоя хозяйка не жалуется, — добавил он и опустил руку на голое бедро Пенелопы.

— Да, Неэра, — согласилась Пенелопа. — Не будет вреда, если я проведу какое-то время с сильным и симпатичным мужчиной, не правда ли? Отправляйся назад в мою комнату и попробуй зашить то платье. — Она снова развернулась к Аяксу и провела рукой по шее его змеи. — Иди.

Все рушилось! Неэра не могла поверить своим ушам. Предполагалось, что события произойдут совсем не так. Но что она могла поделать? Девушка была только рабыней, притом — не очень умной. Она почувствовала, как внутри нарастает паника, и снова обвела взглядом зал. Наконец-то появился Дамастор…

* * *

— Надень вот эту тунику. Это подарок госпожи Елены.

Дамастор протянул тунику Одиссею, когда тот после ванны собирался набросить свою обычную одежду.

— Мне передала ее служанка Елены. Царевна считает, что твоя старая одежда несколько поизносилась.

Это было правдой, ведь итакийцы уже давно покинули дом. Одиссей взял предложенный подарок и бросил обычную одежду, потерявшую изначальный цвет и несколько раз зашитую, в угол комнаты. В последние несколько дней он был так занят планами Агамемнона, что почти забыл о том, что Елена хочет видеть его своим мужем. Однако царевич подумал, что она, вероятно, уверена в его согласии, раз посылает подарки до того, как он подтвердил свое решение Тиндарею.

Одиссей надел тунику через голову и почувствовал, как ткань прижалась к коже. До него уже доносились звуки пира на первом этаже дворца, и царевич принялся мысленно готовиться к вопросам, которые ему задаст Агамемнон. Военный совет оказался ужасающим провалом, как и ожидал Одиссей. Некоторые открыто обвинили Агамемнона в том, что он хочет ослабить их на родине, сделав уязвимыми для микенских армий. Поскольку часть членов военного совета охватили подобные подозрения, он быстро превратился в хаотичный фарс. Собравшиеся орали друг на друга, иногда уходили.

Теперь царь Микен отчаянно пытался восстановить положение. На него произвело впечатление предложение дать клятву, которое пришло на ум Одиссею, и Агамемнон попросил его придумать что-то подобное ради объединения греков против Трои.

Несмотря на оказанную честь, душа Одиссея не лежала к этому. Он восхищался характером Агамемнона, разделял его стремления, но его мысли сосредоточились на возвращении домой и спасении своего народа от правления Эвпейта. Сыну Лаэрта не хватало ежеутреннего вида моря, запаха соленой воды в воздухе и крика чаек на ветру. Он очень хотел увидеть отца и мать, их верных слуг. Более всего хотелось покинуть этот мир политических интриг, игр и борьбы за власть, вернувшись к простой жизни, которую царевич всегда вел.

Если бы он смел, то вернулся бы уже много месяцев назад, воспользовался бы глиняной совой, которую вручила ему Афина. Он сломал бы ее, вызвал богиню, а с ней рядом мало бы кто смог устоять против его ярости. Но Одиссея остановили сомнения. А если он сломает глиняную фигурку, а Афина не придет? Вдруг это очередная шутка богов? Отсутствие веры заставляло искать более надежные способы возвращения царства отца.

В результате Одиссей теперь стоял перед вопросом: следовало выбрать между Еленой и Пенелопой. Между домом и любовью. Неважно, с каким отрядом он покинет Спарту — с могучей армией Тиндарея или с неохотой предоставленной на время Икарием личной стражей, неважно, какую стратегию он придумает для завоевания Итаки… В глубине души царевич задумывался, сможет ли вообще добиться чего-нибудь без помощи богини-покровительницы.

— Господин? — позвал Дамастор, стоявший у двери. — Пойдем? Наши уже спустились вниз. Пир начался!

Одиссей зашнуровал сандалии и последовал за Дамастором в пустой коридор. При мысли о вечернем пире у него возникло какое-то странное новое ощущение, настроение улучшилось. Он подумал о Пенелопе. Сын Лаэрта представлял ее высокое и стройное тело, он едва ли мог поверить физическому влечению, которое почувствовал. Воображение было наполнено ею, царевич вспоминал каждую деталь ее тела — от вытянутых ступней и длинных ног до формы груди и покатых смуглых плеч.