Главы из книг «Заметки из Прованса» и «Зарисовки из страны Ок»

Когда-то, в XII веке, здесь заканчивался quartier de la Cavalerie, получивший свое название от основанного в 1140 году командории тамплиеров, — оживленный шумный район extra muros[5] со множеством ремесленных мастерских, домов терпимости, постоялых дворов и таверн. Нищие и прокаженные, подозрительные сделки, тайные встречи в темных уголках притонов, не раз заканчивавшиеся поножовщиной. Район захирел уже в XVII веке, но конец ему пришел в первой половине XIX с началом строительства железной дороги Париж — Лион — Марсель. Именно тогда, неподалеку отсюда, рельсы перерезали надвое величайший некрополь древнего мира — Алискамп (elissi campi — champs élysées — елисейские поля). На одной, разрушенной, половине построили железнодорожные мастерские, предварительно очистив участок от римских саркофагов; из некоторых соорудили алтарные тумбы в церквях, другие переработали в известь. Приметы XIX века: вера в прогресс, развитие творческих способностей, восхищение возможностями науки и техники, наконец, презрение к минувшим эпохам — принесли здесь больше урона, чем самые опустошительные войны.

Дальше — остатки стен и ворота между двумя приземистыми бастионами. В город, как в обжитую многими поколениями квартиру, входишь с чувством некоторой неловкости, осознавая, что пересекаешь невидимую границу, переступаешь порог чужого интимного мира. За этой границей — словно обведенное мелом магическое пространство, куда можно войти, лишь получив временное соизволение. Очень важна первая встреча: она часто предопределяет дальнейшие отношения. <…>

Арль сосредоточен на самом себе и, кажется, не сильно зависим от своих корней, будь то корни земные или речные; он словно бы вскормлен чисто городскими соками и в поддержке иного рода не нуждается, а человек, оказавшийся в нем впервые, эту независимость ощущает и хочет не просто осматривать город, а в него погрузиться, пережить что-то важное, проникнуть в неуловимую тайну его особости.

На Юге любой город — не просто скопление домов, а живое и теплое, телесное существо, имеющее костяк, систему кровообращения, пучки нервных волокон. Материя, из которой он построен, это не только дома, парки, площади, но и вкрапления сгущенного пространства на месте уже не существующих домов, парков, площадей, несуществующих деревьев, скончавшихся жителей; это еще и воздух, впитавший голоса, запахи людей и животных, проклятия и брань, и тишина, насыщенная стихшим гомоном. В его реальную архитектонику вплетена иллюзорная, складывающаяся из света и тени, из невидимых предметов, фигур, незримых линий — силовых потоков, которые то бегут параллельно, то пересекаются, а то вдруг завязываются в узлы там, где, кажется, вообще ничего нет.

Такой город, как правило, очень медленно и неохотно открывает свои секреты. Когда познакомишься с ним поближе, начинаешь различать отдельные напластования. Их много; можно годами пребывать в одном, понятия не имея о других; можно переходить из пласта в пласт, и всякий раз это будет другой город. Для тех, кто способен с ним сосуществовать, он дружелюбен и открыт, даже ласков — а по отношению к другим безразличен или враждебен; он наделен яркой индивидуальностью, и, как у всякой незаурядной личности, у него бывают капризы, выпадают хорошие и плохие дни. Он то кокетничает с вами, то дуется, может и зло на вас сорвать. Вам хорошо будет с ним весенним утром: окна домов глядят приветливо, к звону колоколов примешивается чириканье стрижей, уличный гам — обрывки разговоров, окрики, призывы торговцев — звучит как музыка, из открытых дверей пекарен бьет запах свежего хлеба, а в прогалины между рыжеватыми крышами, точно из алхимической реторты, вливается ультрамарин неба. Но бывает он и хмурым, и мрачным, будто уже с раннего утра взвалил на себя безотрадный груз дня; во все щели проникает недобрый синий свет; из полуоткрытых ворот, как смрадное дыхание смерти, сочится могильный запах подвалов, и даже трещины в камне складываются в какие-то зловещие знаки.

Города Юга просыпаются поздно, но до самой ночи живут интенсивно, в постоянном возбуждении, в вечной лихорадке. Настоящая жизнь — на улице. Дом — это место, где рождаются и умирают, где плодят детей, проводят часы сиесты, трапезничают, прячутся от холода и дождя. Вся активность, от рассвета до заката, — вне дома; все действительно важное происходит под солнцем, на воздухе, среди людей. В Арле пространство сформировано так, чтобы его составляющие — маленькие площади вокруг фонтанов, тенистые бары, бодеги[6], террасы кафе, даже отдельные столики и стулья, расставленные в переулках, где гуляет свежий ветер с реки, — удовлетворяли потребность горожан во встречах, совместных переживаниях, предоставляли возможность оказать услугу, обменяться любезностями и поделиться мыслями.