Главред: назад в СССР 2

— Слышала, — ответила девушка. — В поликлинике начиная с обеда об этом только и разговоров. А у меня сегодня, как назло, дежурство на скорой, я даже к вам приехать не могу. Вырвалась вот только позвонить со станции, да и то еле пробилась. У вас прямо как Смольный.

— Да, очень жаль, что вы не сможете присоединиться, — я чувствовал, что под кожей у меня все горит. — Но я обещаю вам рассказать все, как говорится, из первых уст.

— Договорились, Евгений Семенович. Но вы лучше не рассказывайте, а спасите ребят, — по голосу Ямпольской чувствовалось, что она улыбается. — Ой, извините меня, тут вызов… Пора бежать.

— Всего доброго, Аглая Тарасовна, — ответил я, но девушка уже положила трубку.

Не успел я уйти, как позвонил один из соратников Васи Котикова, и сообщил, что пропавших детей видели жители одного из домов на улице Степана Разина. И вроде как они крутились возле закрытого ЖЭКа. Саму контору переселили в новое здание, а старые помещения временно пустовали. Снова что-то мигнуло в подсознании и тут же выскользнуло, словно извивающаяся бродячая кошка, которую решили взять на руки и погладить. ЖЭК, парк аттракционов, фальшивые милиционеры… Нет, хоть ты тресни, не могу вспомнить.

Я кивнул, вернулся в кабинет, где заседал штаб, и Апшилава в это время с кем-то беседовал по редакционному телефону. Он положил трубку, посмотрел на меня.

— Евгений Семенович, у нас тут еще интересные подробности открылись. Мальчишка, о котором речь шла, его наши девушки из детской комнаты милиции разговорили. Оказывается, его какие-то взрослые на улице остановили за то, что он обертку от мороженого мимо урны кинул. Показали милицейское удостоверение, отругали, увели на допрос. Потом успокоили, что родителям не скажут, если и дальше себя будет хорошо вести.

— А как же он в итоге сознался? — удивился я. — И как вообще на него вышли?

— Как-как, — улыбнулся Эдик. — Он кому-то из друзей по секрету сказал, переживаниями поделился. А тут вы такую шумиху подняли, тот друг услышал, сам по телефону позвонил. Говорит, вдруг те мальчишки тоже что-то натворили, их в милицию забрали, а они от стыда теперь домой не хотят идти.

— Лже-милиционеры, — догадался я.

— Ага, — подтвердил Апшилава. — Я сейчас со своими оперативниками говорил. Судя по тем данным, которые у нас есть, внешность этих… оборотней совпадает. А еще в городе несколько квартирных краж произошло, и семья того мальчика — одна из пострадавших. Не знаю пока, как это может быть связано.

— Эдик! — меня внезапно осенило, словно памяти наскучило надо мной издеваться. — А где они этого мальчишку допрашивали? Не на улице Степана Разина?

— Сейчас узнаю, — растерялся следователь, но быстро сориентировался и позвонил своим. — Вы не поверите, Евгений Семенович, на улице Степана Разина! Как вы догадались?

— Журналистское чутье, — усмехнулся я, но быстро снова стал серьезным. — Мне кажется, я знаю, где могут быть мальчики.

Удивительная штука — память. Порой она вытаскивает из небытия вещи, несовместимые с нашими представлениями о мире. Например, мне как-то в детстве приснилось, будто бы я еду с родителями на машине по берегу Любицы. С одной стороны стоят девятиэтажки, а с другой — осенние березы и мемориал воинам Великой Отечественной. Прошли годы, и я действительно проехал мимо тех мест на машине, только не с родителями, а с друзьями. И что самое интересное — прежде я там не был ни разу, а мемориал в жизни не видел. Получается, мне приснилось будущее? Или, может быть, прошлое?

Вдруг во мне тогда, уже в двадцать первом веке, промелькнуло чужое воспоминание? Воспоминание Кашеварова! Откуда же мне знать, как эта связь работает? Не просто же так я очутился в его теле после смерти там, в будущем… Черт подери, как подумаю, голова начинает кружиться.

Но самое-то главное, что я не берег Любицы с березками сейчас вспомнил. А то, как Сергей Антонович Рокотов, наш генеральный директор, однажды рассказывал: в восьмидесятые в Андроповске орудовала какая-то банда, члены которой притворялись милиционерами. Действовали они так: выбирали детей, одетых поприличней, «арестовывали» за какие-то пустяковые провинности, доставляли в фальшивое «отделение» и там допрашивали. Делали это хитро: узнавали достаток семьи, спрашивали, с кем живут, кто где работает и когда не бывает дома. А потом грабили эти квартиры. Дети молчали, потому что им было стыдно попасться милиционерам — они-то ведь думали, что все по-настоящему! Если бы хоть один пострадавший ребенок признался, бандитов поймали бы очень быстро. А так им долго удавалось скрываться от правосудия, кажется, года до восемьдесят девятого. Или даже девяностого. Почему вот только я долго не мог это вспомнить? Слишком погрузился в это время, начав забывать свою прошлую жизнь? Впрочем, главное сейчас другое.