ГЛАВА 2

Свет направленной на него лампы освещения, чуть перебиваемый всполохами работающего стробоскопа, больно резанул мозг едва он открыл глаза. Физический мир оглушающе многотонно навалился на Адама пропастью, разделяющей упорядоченность и чистоту внутренней вселенной ГОДсис, и пыльное, воняющее потом и испражнениями, наполненное влажной мерзостью погибающего настоящего, где худое грязное тело, обёрнутое в обмоченную простынь, лежало в кресле дата-центра. Адаму было холодно, вся комната ходила ходуном, голова кружилась, а сквозь пересохшие губы вырывалось частое с тихим хрипом дыхание. Ему очень хотелось туда, обратно в эту чистую, логичную упорядоченность внутренней вселенной. Побыть хотя бы ещё немного в Его прекрасном мире, наполненном знаниями и совершенно ясным понимания сущего. Адам чувствовал, как стремительно теряет то волшебное ощущение внутренней мудрости и логичности бытия. И как издёвку над его пусть не долгим, но таким волшебным единением с ГОДсис, он почувствовал подступающую к горлу тошноту. Адам с трудом выдавил из себя: “Всё?” Замки кресла с звоном открылись, освобождая его руку и ноги. При этом на дисплее монитора надпись “закрыто” поменялась на “открыто” только спустя пару минут. “Можешь встать”, – произнёс ГОДсис. С трудом приподняв голову, Адам потянулся дрожащими пальцами к торчащей из живота трубке. Ожидая боли от извлечения, он взялся за неё и, зажмурившись, с силой потянул вверх. Резкая боль пронзила живот, мгновенно пробежав через ноющее ребро вверх и вниз от живота через всё тело. “Твою мать”, – прошипел он и начал медленно сползать с кресла. Сил сдержать рвоту больше не осталось, и его стошнило чем-то склизким, перемешанным с остатками картофеля и моркови. Кривясь от отвращения и холода мокрой простыни, Адам вытер губы и, насколько возможно торопливо, сорвал с себя ледяную от остывшей мочи ткань. На коленях он отполз чуть в сторону и, усевшись обнажённым прямо на забирающий остатки тепла его тела стылый пол, закашлявшись, просипел: “Что теперь?” “Ты не ел яблоко, – ответил ГОДсис, – но ты что-то скрываешь. Не хочешь поделиться?” Адам закрыл глаза и, тяжело дыша, выдавил: “Нечем… делиться”. “Хорошо, – чуть помедлив, неожиданно согласился ГОДсис, – можешь идти. У Меня много работы”. Адам тяжело приподнялся и, трясясь всем телом, упираясь руками в пол, на коленях пополз к выходу. Собрав остатки сил, цепляясь за острые углы, словно обессиленный альпинист, он перебрался через лежащий шкаф, сплюнул висящую из рта слюну и подобрал посох негнущимися пальцами непослушных рук. Опираясь на него, с трудом поднялся на трясущиеся ноги и, словно древний старец, сделал осторожный шаг. Подождав некоторое время, натужно дыша, он продвинулся ещё немного, а затем ещё чуть-чуть. Добравшись таким образом до выхода из коридора, Адам, ухватившись рукой за косяк бронированной двери, занес, как ему казалось, уже более-менее слушавшуюся ногу, но не рассчитал и неожиданно задел ногой порог. Он стал валиться вперед, а его слабые пальцы, не удержав тело, лишь царапнули нестрижеными, грязными ногтями холодную сталь косяка. Адам, словно бесформенный мешок картошки, больно ударившись, обессиленно вывалился в тамбур. Выронив посох, он инстинктивно выставил руки и, подняв облако пыли, рухнул прямо в груду костей своего древнего предшественника. Рёберная часть останков с неприятные шумом обрушилась, а задетый им череп, страшно подскакивая, укатился куда-то за спину. Покрытый холодным потом, трясясь всем телом от напряжения, он негромко, как-то по-детски завыл и заплакал от боли. Даже не пытаясь подняться, дёргая худым телом, Адам ревел, всхлипывая, лёжа в трухе останков. Бегущие из глаз слёзы прорисовали на его ввалившихся щеках мокрую дорожку, а выскочившая из носа длинная сопля намеревалась вот-вот коснуться осыпавшихся костей, на которых лежало его ещё живое, обессиленное тело. Ужас всей ситуации заставил Адама, уперевшись в пол покрытый грязью веков, и превратившегося в пыль одиннадцатого, собрать уже, казалось, совершенное отсутствующие силы. Сплюнув набившуюся в рот костяную пыль и закусив от усилия губу, он начал уже в который раз за последнее время медленно вставать на ноги. Несмотря на внезапное падение, в этот раз дело пошло быстрее. Ему достаточно быстро удалось подняться на колени. Стоя на четвереньках, Адам чувствовал под ладонями обломки костей своего смелого предшественника, который за много сотен лет до него начал физически осуществлять то, о чём он, загнанный в угол обстоятельствами, только трусливо рассуждал. Может быть жизненная энергия умершего много лет назад человека придала ему силы, а может, весь ужас его положения помог Адаму с колен встать на ноги. Утерев мокрое от пота лицо и ещё сильнее размазав покрывавшие его щёки грязь, и с костные останки одиннадцатого, Адам пусть тяжело, но стоял на трясущихся, непослушных ногах. И уже через короткое время, тяжело опираясь на посох, он начал медленно подниматься вверх. Часто отдыхая и кашляя, его голое измученное тощее тело делало осторожные шаги, держась одной рукой за шатающиеся поручни. Поднявшись на несколько ступенек, оно повернуло уставшую патлатую голову на скрипучий звук начавшейся закрыться бронированной двери. Стремясь встать на место, её тяжёлая масса равнодушно раздвигала своим бронированным телом примятые им при падении, высохшие от времени и практически распавшиеся в прах кости одиннадцатого. И неожиданно для себя Адам тихо и страшно засмеялся одним ртом. “Всё правда. Финал любого прогресса – пыль и смерть”, – проскрипел он себе и, равнодушно отвернувшись, медленно отправился наверх. “Жить сейчас. Наслаждаться каждым мгновением, подаренным судьбой. Ради этого… ради неё…” – бубнил его усталый, измученный рот.