Глас вопиющего в пустыне

Она вешала объявление где-нибудь на факультетах МГУ, и народ валил валом, потому что Аделаида славилась, как исполнительная, аккуратная, всегда все делавшая в срок, никогда никого не подводившая (иногда приходилось не спать по несколько ночей, чтобы выручить нерадивых студентов, приносивших свои «творения» в последний момент), к тому же она бесплатно исправляла стилистические (не говоря уж об орфографических) ошибки, а иногда и просто заново все писала. Некоторые иностранные студенты (особенно почему-то негры) приносили такое: «Она пошоль ходить», а один будущий кандидат исторических наук на протяжении всей своей диссертации много раз употребил выражение: «с глубоким уледотворением»… Да много было разных казусов, но всем Аделаида помогла и закончить институт, и защититься (одному студенту литфака даже понизили оценку, так как не поверили, что он способен написать такой диплом), и много еще чего было! Так что это самое «уледотворение» Аделаида испытала в полной мере – свое дело она делала отлично, люди были довольны, приходили кто с тортом, кто с цветами, а что никто, кроме заказчиков, не знал, что за всем этим стоит Аделаида – так ведь она не нуждалась в славе, она раз и навсегда отвергла для себя все эти фальшивые гуманитарные науки, это и настоящей наукой-то нельзя было назвать, это было сплошное извращение, продолжавшееся семьдесят лет.

И если мы преуспели в том, что «наши космические корабли бороздят просторы Вселенной», то для гуманитарных наук это были потерянные десятилетия.

Когда началась «перестройка», Аделаиде принес печатать диплом юноша с философского факультета, его заголовок был: «Общая теория систем». Аделаиду всегда интересовали такие вещи, поэтому, когда юноша пришел забирать отпечатанный диплом, она позволила себе сделать ему несколько замечаний. Тот разинул рот – впечатление было такое, что заговорила обезьяна, ведь он же явно был уверен, что она – простая машинистка, а тут вдруг – свободное владение темой.

Паренек, пришедший в себя через несколько минут, послушался Аделаидиных резонов, и защитился с блеском, а после защиты притащил к ней своего руководителя – доктора философских наук. Немного пообщавшись с Аделаидой, тот предложил ей идти учиться к ним на факультет. Увы… для Аделаиды все это уже было поздно – существовал ребенок, который нуждался в ее заботе, а для этого надо было много работать, чтобы заработать на «прожиточный минимум» и сверх того…

Так что философия, очень сильно интересовавшая Аделаиду, пошла побоку – философией сыт не будешь; но еще старик Ионас, дедушка Аделаидиной дочери, который тоже, как-никак, был профессором юриспруденции и другом Анастасии Цветаевой, а также доктором философских наук, говорил Аделаиде, что она единственная женщина, с которой можно рассуждать на философские темы – а главное (надо же!), она всё-всё понимает…

Глава 5

Перемешав голубцы с философией, автор, спотыкаясь, движется по канве Аделаидиной жизни, в которой, как говорят наши люди, «без бутылки не разберешься» (читатель наверняка уже несколько застопорился, запутавшись во всех этих разборках деревенских бабок друг с другом, и не понимая, какое отношение это имеет к Аделаидиным «претензиям к Господу Богу», который вообще не тот, за которого его обычно принимают все нормальные люди, а какая-то вполне конкретная «личность», которую Аделаида упрекала каждый раз, когда жизнь ее била по голове, а это было довольно часто).

Больше всего на свете Аделаида не любила рано вставать. Все, что угодно, только не это, потому что рано утром Аделаида была не человеком, а бесформенной протоплазмой, абсолютно ни на что не годной, так что не только из «идейных» соображений, но и вполне по конкретной причине – полного ее отсутствия в самой себе по утрам, она не могла ходить на работу, как все люди, потому что для того, чтобы к девяти часам утра попасть на эту самую работу, надо, как известно, встать не позже семи часов утра. А Аделаида на такое была органически не способна даже разово, уж не говоря о том, что этот подвиг надо было совершать в течение многих лет каждый божий день.

Вот и получилось, что прожила она свою жизнь «тунеядкой». Как-то вот так прокрутилась много лет – и это в те годы, когда за такое могли заслабо посадить в тюрьму!!! И не голодала при этом («птицы небесные не жнут, не сеют…»), и дочь вырастила, которая однажды даже пошутила по этому поводу, когда они улетали из Англии, а перед отлетом Аделаиде лень было заполнять какую-то там бумажонку, которую подсунули им на таможне. Поворчав что-то насчет «дискриминэйшн оф зе рашен» (потому что это заполняли только русские, а все прочие проходили просто так – Аделаида это отметила), она передала эту бумагу дочери, которая отлично знала английский. Та заполнила обе анкеты (или что там было) – и свою, и Аделаидину. А в самолете вдруг Аделаида обратила внимание, что Катька то ухмыляется, то откровенно ржет.

– В чем дело? – Аделаида сразу заподозрила подвох. – Что ты там написала?