Глас вопиющего

Женской глотке дважды повторять не надо, она с одного выкрика порешить может.

— Не!.. — последний раз выкрикнул Федька и повалился на землю.

Дед Савва подошёл, перерезал верёвки сначала у Федьки, потом и у Шумила. Федька рыдал злыми слезами, бил кулаками в землю и едва ли на людей не бросался.

— Суки! — хрипел он. — Всех заору, попомните у меня! Суки-и!.. — голос его сорвался на визг, тонкий, никому не опасный, в котором не было ничего мужского.

Шумил по-прежнему ничего не понимал, стоял, вертя башкой и ожидая, что будет дальше.

Любуня подошла к нему, потянула за рукав.

— Ну что, болезный, пойдём. У нас жить будешь.

Уйти с площади Шумил немедля согласился. Он-то был уверен, что экзекуция ещё предстоит и не мог понять, что она закончилась не начавшись. По его мнению, конечно.

Любуня привела Шумила домой, усадила за стол.

— На вот, поешь. Много тебе, наверное, нельзя, и без того разжиреешь, но не голодным же сидеть.

— Звать-то тебя как? — спросил Шумил, облизывая ложку.

— Любуня.

— Ты тут одна живёшь, или как?

— С мужем. Только муж сейчас в карауле, таких как ты ловит. К утру вернётся.

— Это хорошо, когда муж ночами работает, — многозначительно произнёс Шумил.

— Караульщики всегда так. День он краулит, день — Митяй, Гулькин муж. Ну ты её видал, она на площади рядом со мной стояла, чернявая такая.

— Ага. А объясни-ка мне, Любуня, с чего это ваши на меня сначала взъелись, повязали, чуть ли не убить хотели, а потом отпустили подобру-поздорову?

— Как же, отпустили… Оборали тебя на полную катушку.

— Подумаешь!.. — отмахнулся Шумил. — Брань на вороту не виснет.

— Что верно, то верно. На вороту не виснет, она совсем на другом месте повисает. Ты, может, ещё не понял, а ведь ты теперь не мужик, а пустое место, вроде как козёл кладеный. Мекать да бекать можешь, а чтобы серьёзное что, это уж извини-подвинься, — в голосе Любуни звучала нескрываемая грусть. — А с чего бы, думаешь, я тебя к себе домой привела, а на деревне никто слова не сказал? Это потому, что ты теперь не мужик, а одна видимость.

— Вот как? Видимость одна? — весело и зло спросил обораный Шумил. — А это мы сейчас проверим, мужик я или козёл кладеный.

Он поднялся из-за стола, шагнул к стоящей Любуне, обнял её, крепко прижав к себе.

— Ой! — вскрикнула Любуня, сразу осознав, что новый работник не соврал, говоря о своих способностях. — Да что же это делается?..

Она попыталась отстраниться от прижавшегося Шумила, попятилась в испуге, а поскольку в той стороне стояла широкая супружеская постель, то Шумил не препятствовал, и через минуту они очутились в кровати, где всё закончилось, как оно и должно быть.

— Да как же ты выжил, милый? — Любуня никак не могла успокоиться и прийти в чувство. — Тебя же разом два десятка баб оборало. Уж я-то видела, они на совесть вопили. От такого не оправишься. И уши тебе проверяли как следует, никаких потайных затычек не было. Как же ты уцелел, пока они кричали?

— Вот ещё, — самодовольно отвечал Шумил. — Стану я бабьи визги слушать? В одно ухо впустить, в другое — выпустить.

— Да не бывает такого!

— Чего не бывает-то? Расскажи толком.

— Ну, это же все знают… если баба или девка на выданье на мужчину голос повысят, то у него мужская сила пропадает. Иной раз, на время, а ежели как следует завопить, то и навсегда. Так что баба, когда под мужем лежит, крик сдерживает, чтобы его не попортить.

— То-то ты сейчас сдерживалась… — сыто усмехнулся Шумил.

— Это я слегка, — извиняясь прошептала Любуня. — От такого на день желание пропадает, ну, может, на два. А то, если женщина совсем молчать будет, так мужик и десять раз подряд сможет. Только кому такая баба холодная нужна? С такой любиться, всё равно, что дрова колоть, разницы никакой.

— Это верно, — согласился Шумил, облапив Любунину грудь. — А у меня, значит, на день, а то и на два всякое желание отбило? А ну-ка, проверим!..

Проверяли долго, с оханьем и стонами, и отвалились друг от друга окончательно изнемогши.

— Да откуда ж ты взялся, родненький? — томно пела Любуня, пряча лицо на Шумиловой груди.

— А из тех же ворот, что и весь народ, — привычно отвечал парень.

— Ой, не скажи!.. Ты, поди, саму Клёвопатру не испугался бы поять.

— Кто такая? — насторожился Шумил.

— Это из сказки. Жила когда-то царица Клёвопатра. Красивая была! — одним взглядом парней с ног сбивала, а уж как улыбнётся, тут любой голову потеряет. Опять же, царица — с такой в постелю каждому лечь лестно. И вот эта Клёвопатра всякую ночь с новым мужчиной проводила. Принцы всякие, генералы, да и простые мужики, все у ней побывали. Одна беда, как до дела дойдёт, так Клёвопатра себя забудет, зайдётся и давай визжать! Народу перепортила — страсть!

— Чем кончилось-то?