Гладиаторы. Идущие на смерть

Дакус улыбнулся прочитанному. Гладиаторов кормили хлебом из ячменя, считавшимся более сытным и полезным для здоровья. Отсюда и произошло их шутливое и презрительное название «ячменники».

«Я трижды побеждал на арене, – гласила другая надпись, – но сегодня я убил надсмотрщика. Я поднялся на открытый бунт. Я не простой раб…»

Это была практически его история. Но вот только он не убил Квинта и даже не ударил его. Хотя мог бы. Когда-то он совсем не был таким осторожным. Неужели он стал бояться за свою жизнь? Нет! Децебал решительно покачал головой, отгоняя от себя эти мысли. Он совсем не трус! Ведь если бы это произошло раньше, он мог бы убить римлянина за такое обращение. Ну, во всяком случае, попытался бы это сделать. А сейчас он смолчал. Пересилил себя и смолчал. Но совсем не из трусости и страха за жизнь. Ему еще многое хотелось познать и понять. Умирать он не торопился.

«Свобода! Сладкое слово, что пьянит раба не хуже вина! Не умирать на потеху толпе, а сражаться за свободу…» – гласила новая надпись. Её буквы были глубоко врезаны в стену.

Клеон, Дамасий, Гатта, Спартак. Эти имена совсем ничего не говорили Дакусу. Он не знал этих людей и ничего не слышал о них. Они навсегда ушли в прошлое. И он уйдет точно так же, может быть даже не оставив имени на стене. Хотя, что это даст, если он начертит слово «Децебал» рядом с этими каракулями?

Последняя надпись запала даку в душу. Не умирать на арене, а бороться за свободу. Это совсем не походило на то, что твердил нубиец Юба, говоривший о гладиаторах, как о баловнях судьбы и кумирах толпы в римских цирках. Побеждать на арене и завоевать любовь римлян! Это могло дать свободу. Народ в цирке был всесильным. Даже императоры должны были считаться с ним. И народ мог дарить эту волю полюбившимся бойцам. Тем вручался деревянный меч – символ новой жизни без рабского ошейника. Это же говорил и Акциан.

А вот этот на стене призывал к иному. К чему же? Не умирать в цирке, а сражаться за свободу с теми, кто посылал его на арену. А это значит сражаться с той самой толпой. Ведь эта толпа очень любит кровавую потеху!

Что-то здесь не стыковалось. Слова Акциана и Юбы звали его к мужеству и победам в цирке. Это благородно и почетно для мужчины и воина умереть красиво в бою с мечом в руке. И этого дак не отрицал. Разве хорошо ходить по земле немощным стариком, измученным болезнями, с безобразным и дряблым телом? Нет! Он мог сто раз ответить на этот вопрос. Но получается, если взглянуть на это с другой стороны, что они завали его к покорности тем, кто его поработил. Правильно ли это?

А если умереть, бросившись на своих поработителей? Это также будет красивая смерть! Но кто оценит её? Что он докажет этой смертью? Не назовут ли его товарищи по казарме такой подвиг глупостью?

Да и на кого ему кинуться? На Квинта? Но что даст смерть простого рутиария – одного из тысяч подобных жестоких наставников? На Акциана? Но дак совсем не испытывал ненависти к этому мужественному человеку. Больше того он уважал его и даже преклонялся перед ним…

– Дакус! – в слуховом окошке показалась голова Кирна.

Дак вышел из задумчивости.

– Это ты, Кирн?

– Я. Рутиарий Квинт сильно зол на тебя. Я слышал его разговор с одним из надсмотрщиков. Он требует, чтобы ты просидел в карцере еще неделю и получил пятьдесят плетей у столба позора.

– Но меня уже отхлестали розгами.

– Квинт говорит, что этого мало. Розги, по его словам, существуют для воспитания детей. А для таких как ты, это снова он говорил, нужны плети с таволгой.

– А это еще что за таволга?

– Не знаешь? Крайне неприятная вещь. Прутья с шипами. Когда такая штука врезается в кожу, то выдирает целые клочья.

– Но я ведь ничего не сделал этой свинье. Только кнут его сломал. А нужно было зубы выбить.

– Тогда бы это назвали бунтом и тебя бы насмерть засекли.

– А что же Акциан? Ему-то это невыгодно чтобы меня выводили из строя надолго!

– Ему да. Но он бывает в казармах все реже и реже. Квинт и его компания здесь всесильны. Что ему будет, если кто-нибудь из нас подохнет? Да почти ничего. Тебе еду приносят?

– Кусок хлеба в день. Хлеб и вода. Вот и вся моя еда!

– Я принес тебе бобов, – грек бросил в камеру узелок.

– Спасибо, друг. Но не стой здесь долго, а то ещё заметит эта свинья, Квинт.

– До встречи, брат.

На следующее утро за Децебалом пришли два надсмотрщика.

– Выходи, – один из них грубо толкнул гладиатора.

– Что? Мой срок закончился? – спросил дак, вскакивая с лежанки.

– Да. Теперь пришло время угощения, – мерзко загоготал другой.

– Твою спину сейчас немного погладят таволгой.

Уже все было готово для экзекуции. На средине двора в землю был вкопан толстый гладкий столб. К нему привязывали в наказание тех, кто был недостаточно расторопен во время тренировки или дерзок с учителями фехтования. Рядом со столбом позора стояли деревянные козлы, которые вынесли, для того, чтобы растянуть на них тело для порки.

Сначала его станут сечь, и только потом привяжут к столбу. Все гладиаторы школы были собраны во дворе. Квинт позаботился о публичности наказания.