Гладиаторы

Ведь раненого так или иначе трогают. Переворачивают, обтирают, перевязывают. Все эти прикосновения должны фиксироваться сознанием, кожей. Ответа он так и не получил, в очередной раз потеряв сознание. В очередное своё пробуждение Матвей вдруг услышал тихое поскуливание. Словно где-то рядом плакал от боли и голода брошенный, всеми забытый крошечный щенок. Всё существо проводника взбунтовалось.

Человек, всю сознательную жизнь проживший рядом с собакой, не мог пройти мимо. Его сознание рванулось, чтобы позвать кого-то на помощь, сообщить, что малышу нужна помощь и забота, но тело снова предало его, отказавшись подчиниться. И вот тут ему на помощь снова пришла его пресловутая ярость. То, что спасало его в самых сложных ситуациях. То, что заставляло идти напролом, презирая опасность и побеждать даже тогда, когда победа казалась невозможной.

Жаркая волна окатила разум, и он окунулся в неё, как в бурлящий поток. Скулёж стал тише, темнота отступила, сменившись каким-то странным туманом, и он вдруг понял, что может слышать. Слышать чьё-то движение рядом, тихие голоса и осторожные шаги рядом со своим телом. Значит, жив. Значит, ещё ничего не кончилось. И рядом плачет щенок, которому нужна его помощь. И будь он проклят, если не заставит тех, кто ходит вокруг, эту помощь оказать.

Боль навалилась с новой силой, но он заставил себя перетерпеть её. Сосредоточившись на собственной злости, он неимоверным усилием разжал зубы и попытался заговорить. Но вместо слов с губ сорвалось слабое, еле слышное сипение. Язык и губы были пересохшими, словно он находился в пустыне. Рядом началась какая-то суета. Потом рядом с головой, словно сквозь вату, послышался женский голос, что-то спросивший. Матвей не разобрал слов, но услышал вопросительные интонации.

Сосредоточившись и превозмогая боль, проводник заставил себя проговорить:

– Какая мразь кутёнка мучает?

Рядом кто-то охнул, а Матвей снова провалился в забытьё. Напряжение оказалось слишком велико. Очередное пробуждение оказалось, как обычно, очень болезненным, но при этом Матвей вдруг понял, что может слышать всё, что происходит вокруг. Плохо, глухо, но слышит. А ещё он неожиданно понял, почему видит только серый туман вокруг. На лицо была наложена плотная повязка.

Облизав губы сухим языком, проводник сосредоточился и тихо попросил воды. Рядом кто-то тихо охнул. Потом прозвучали быстрые шаги, что-то упало, а потом к губам осторожно приложили что-то холодное. В рот тонкой струйкой полилась живительная влага. Давясь и захлёбываясь, Матвей пил и никак не мог напиться. Ему казалось, что ничего вкуснее он никогда в жизни не пробовал. Набрав полный рот воды, он с наслаждением катал её языком, наслаждаясь ощущением влаги.

Снова послышались голоса. Рядом тихо заговорили. Потом заспорили. Кто-то требовал что-то сделать с ним, а голос, обладатель которого позволил ему напиться, возражал. Обострённое чувство справедливости заставило Матвея собрать всю волю в кулак и, сосредоточившись, проговорить:

– Хватит тявкать. Повязки снимите, не вижу ни хрена.

– Он ещё и хамит?! – послышался возмущённый возглас. – Мумия.

– Заткнись, и делай, что сказано, – раздался властный голос, в котором было что-то очень знакомое.

– Здесь слишком светло, – обиженно буркнули в ответ. – И вообще, повязки можно снимать не раньше чем через неделю. В противном случае за последствия я не отвечаю.

– Ты будешь делать, что приказано, и отвечать за всё, что здесь происходит. От трибунала тебя спасает только временное отсутствие специалистов твоего профиля. А если будут хоть какие-то последствия, я тебя своими руками в расход пущу, – прозвучало в ответ.

В помещении начали что-то делать. Потом с головы Матвея начали снимать повязки. Вспомнив, что после долгого пребывания в темноте, свет может причинить человеку острую боль, проводник закрыл глаза. Почувствовав, что последние витки бинта сняли, он сделал глубокий вздох и медленно приоткрыл глаза. Все предметы расплывались, приглушённый свет выдавливал слёзы, голова разболелась, но он видел.

Кое-как проморгавшись, Матвей медленно обвёл взглядом помещение, в котором оказался, и, узнав генерала, спросил:

– Отбились?

– Отбились, братишка, – ответил Лоскутов странно дрогнувшим голосом.

– Рой?

– Трудно сказать, – покачал головой генерал, моментально сообразив, о чём его спрашивают. – Как и ты, всё это время без сознания. Надеюсь, выживет.

– Ему больно, – прохрипел Матвей, вспомнив щенячий скулёж.

– Прикажу посмотреть. Прямо сейчас, – кивнул Лоскутов и, круто развернувшись, вышел.

Его поведение озадачило Матвея. Повернувшись к угрюмо молчавшему врачу, проводник на всякий случай убедился, что не знает этого человека, и, подумав, спросил:

– Что со мной было?

– Множественные осколочные ранения, глубокие ожоги мягких тканей лица и шеи, контузия, болевой шок. Это, если коротко.

– Понятно, – прохрипел Матвей. – Опять выжил вопреки всем прогнозам. Похоже, там, за порогом, меня видеть совсем не хотят. Обожгло сильно?

– Сильно. Глаза еле спасли.

– Зеркало дайте, пожалуйста.

– Не стоит.

– Всё так плохо?