Гладиатор. Возвращение

Я знаю наизусть каждую венку на её шее, каждый позвонок, каждую родинку и каждый волосок, что непременно окажется у меня во рту, стоит только припасть губами к её золотистой коже. Но в паху ломит так, что, если она не прекратит ёрзать, я взорвусь прямо в штаны. И я перехожу от всех этих реверансов к активному наступлению.

- Подожди, - останавливает она мою руку, что уже добралась до её мягких складочек.

- Прости, но я умру, если мы сейчас не сделаем это, - шепчу ей в ухо, уже просто не в силах терпеть.

- Вот поэтому и стой, - разворачивается она.

Заставляет меня сесть на диван. Роняет на спину, и я чудом умудряюсь упасть по диагонали и не получить ещё одно сотрясение, пока она стягивает брюки. И точно знаю, что она хочет меня так же неукротимо, как я её, когда она оказывается сверху.

- Считаешь, к чёрту эту прелюдию? - пересаживаю её так, что чувствую, как пульсирует наконечник моего копья в её горячих нежных складочках.

- К чёрту всё! - сплетаются наши пальцы. И она скользит по всем набухшим венам моей вздрагивающей от нетерпения боеголовки уже такая мокрая, что сил держаться просто нет.

Какие вступительные аккорды, когда в её взгляде - поволока одержимости. Когда с приоткрытых губ срывается стон. Когда я уже внутри. Когда снова она моя, до последнего вздоха, каждой клеточкой своего тела.

Стискиваю зубы. Как? Как я жил без неё? Без этого упоительного ритмичного единения, сладостной неистовой близости, этого страстного слияния и мучительного ожидания взрыва.

- О, мой бог! Алекс! - двигается она в таком яростном темпе, что только от вида её остреньких грудок, которые подрагивают в такт её движениям, я разряжаюсь так, что меня откидывает отдачей.

Да, моя девочка! Напрягаю я ягодицы, чтобы подарить ей эти последние толчки, от которых она уже не стонет, а бьётся в такой же агонии, как я, когда мир не расцветает яркими красками - его словно накрывает белой вспышкой ядерного взрыва. И я не уверен, жив ли ещё, пока, содрогаясь в конвульсиях, я обожествляю этот самый мощный, самый крышесносный в своей жизни оргазм.

- Ты жива? - подхватываю её падающую рядом ничком.

- Не уверена, - переворачивается она на спину и ловит ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. - А ты?

- Да я только жить начинаю, - подтягиваю её к себе, укладываю на плечо. И её влажная спина под моей рукой - лучшее лекарство от всех моих недугов.

- Я так люблю тебя, - она прижимается губами к моей коже.

- Я за всю свою жизнь только тебя и любил. И люблю, - прижимаюсь к её лбу. - И никогда не устану любить.

- Почему ты без повязки?

- Что? - не сразу понимаю я, о чём она говорит.

- Где бинты, которыми обычно стягиваю грудь при переломе рёбер?

- Они надоели мне ещё в больнице. И я чесался от них. И вообще они не обязательны. Врач сказал, можно обойтись.

- Но не через неделю же, - поднимает она голову, как злой, но любопытный зверёк.

- Не важно, - поправляю её взлохмаченные волосы. - Я же не кисейная барышня месяцами в кровати валяться. И, знаешь что, у тебя такая неудобная кровать.

- Мне удобная, - подскакивает она, обидевшись за свою старую рухлядь. - А ты просто слон, поэтому она тебе маленькая. И я с тобой вместе спать не буду, пока ты не поправишься.

Зло плюхает в ведро брошенной тряпкой, подбирает свои вещи, снова помахивая у меня перед носом задницей.

Ну, ладно, коварная! Сегодня я и правда устал. Но куда ж ты денешься с подводной лодки.

- Потому что я болен или потому что тебе тесно? - интересуюсь словно бы между делом.

- Потому что не могу откатиться от тебя на другой край кровати, - цепляет она ведро и, повиливая бёдрами, гордо идёт к двери.

Да как скажешь, родная. Тянусь к включённому ноутбуку. Будет тебе такая кровать, что ты больше не найдёшь причин спать в другой комнате. Ни одной.

16. Виктория

Сижу у Алекса на коленях и кормлю его сырником. Или он меня кормит? Макает кусочки в сметану с «головой», чтобы она текла, а я пачкалась, и потом слизывает с моих губ. И я закрываю глаза, и морщусь от его колючей щетины, и забываю дышать, когда его мягкие губы накрывают мои, а кончик языка щекочет нежно-нежно и требовательно-требовательно.

Знаю, что если поддамся, то никуда уже из этой кухни не уйду. А у меня сегодня столько дел: надо записаться к врачу, отправить отцу деньги, съездить на встречу с Натальей Владимировной, созвониться с Лоркой. Это Алексу пока даже вставать не положено, хоть он меня и не слушается, а мне с ним рассиживаться некогда.

- Кто тебя избил? - веду пальцами по зажившей ранке на брови.

- Не важно. Не думай об этом, - прижимается он щекой к моей руке.

- Нет, важно. Это же Громилов, да? И это вы с Демьяновым начали эту войну, когда сломали Павлику ногу, - тяжело вздыхаю.

Я не осуждаю, нет. Я ничего не понимаю в этих их мужских играх, мне просто больно. Идут века, а ничего не меняется. Всё те же гладиаторские бои, всё те же кровавые законы, всё тот же мужской жестокий мир, в котором женщине уготована участь ждать и плакать.

- Это ещё не война, - гладит он меня по спине.

- Видимо, это должно меня успокоить? Особенно это твоё «ещё»?