Гладиатор (СИ)

Офиару не мог удержаться, чтобы не подойти и не коснуться кончиками пальцев этого великолепия. Склонившись над красными пестрыми чашечками с белой сердцевиной, он вдохнул. И тут же сознание услужливо подкинуло образ хозяина особняка, именно этот аромат так ярко оттенял непохожего ни на кого альфу.

— Генерал любит гладиолусы? — то ли спросил, то ли решил омега.

Сулла усмехнулся за его спиной.

— Еще бы! Гладиолус означает «меч» и считается цветком гладиаторов.

Офиару удивился. Прекрасно зная этого яркого жителя предгорий северных земель Римской Империи, он никогда не слышал о его значении. Прочитав удивление на лице омеги, Сулла продолжил:

— Существует легенда, якобы римский полководец, одержав триумфальную победу над фракийцами, решил устроить празднество невиданное ранее. И, конечно, что за праздник без гладиаторских боёв? Всех пленных выгнали на арену Колизея и заставили сражаться друг с другом, и когда солнце достигло зенита, в живых остались двое… — печально произнес Сулла, глядя на чудесные цветы, — двое друзей, что сражались спина к спине, должны были решить, кто падёт на потеху толпе: Севт или Терес.

Офиару представлял двух прекрасных смельчаков, подобных богам. Лица их были вымазаны в крови, а взгляд полон невыразимой грусти, когда они смотрели друг на друга, сжимая смертоносные мечи, еще никогда не казавшиеся друзьям такими тяжелыми.

— Когда зазвучали трубы, оглашая начало поединка, они, не сговариваясь, воткнули мечи в землю и бросились навстречу друг к другу… Толпа не простила, и гладиаторов казнили, — голос Суллы почти исчез в мерном журчании воды, заполнявшем пространство садика.

— Молва гласит, что как только их кровь оросила песок арены, дивные красные цветы, словно продолжение клинков, проросли из рукояти… с тех самых пор Гладиолус зовется цветком гладиаторов.

— Красиво… и печально.

— Как и многое в нашем мире, — риторически добавил Сулла. — Не грусти — это просто легенда.

* * *

Они часто прогуливались по портику, опоясывающему садик по кругу, наслаждаясь тенью в жаркий день. Офиару следовало разрабатывать ногу, но без серьезных нагрузок, чем они и занимались с Суллой сегодня. Хозяин дома отсутствовал, и ничего не мешало парням упиваться сказочным закоулком пыльного Рима, предоставленным в их полное распоряжение.

Внезапно они услышали шум, доносившийся из атриума, и решили проверить, что случилось. Там собрались несколько рабов и что-то взволнованно обсуждали.

— В чем дело? — спросил Сулла.

Один из молодых рабов-омег, Дакус, тихонько пролепетал.

— Там, Прим в банной, ему плохо, но он всех гонит.

Сулла тут же бросился вон, оставляя Офиару в растерянности плестись следом так быстро, как позволяла больная нога. Когда он, наконец, вошел в низенькую купальню, Сулла уже тормошил Прима словно куклу, валявшуюся у кучи блевотины в розовой луже.

— Идиот! Снова! Тебе что всё мало! — рычал бета на Прима. Офиару никогда не видел его таким.

— Отвааали, придурок! Тыыы жалкая бета! Раб! — заплетающимся языком, отвечал Прим, пока остатки желудочного сока выливались изо рта.

— Вы! — крикнул Сулла жавшейся группке омег, что с любопытством просовывали носы не в свое дело. — Несите золу! Бегом!!! — те, как ошпаренные, кинулись вон.

— Офиару, помоги мне! Наполни черпак водой! Доверху! Быстрее!

Отмерев от кошмарного зрелища, Офиару поспешил исполнить просьбу. Когда воды натекло достаточно, омежки вернулись, неся золу.

— А теперь брысь отсюда! — разогнал их Сулла. — И чтоб языки держали за зубами, а то накажу! Офиару, разведи золу в воде — половину!

Как только он закончил, бета протянул руку, продолжая поддерживать хрипящего парня под голову, и принялся медленно вливать ему жидкость в рот.

Прим давился и захлебывался, сжимал зубы и брыкался. Только вдвоем им удалось влить большую часть ковша, как он вырвал темную воду обратно, забрызгав и без того грязную от рвоты тунику.

И они принялись снова вливать воду в усталого от сопротивления Прима. Его волосы спутались, а глаза не открывались. Вода просто шла верхом изо рта, он кашлял и хрипло дышал. Придерживая ненавистного омегу, Офиару чувствовал, как часто бьется его сердце, словно вот-вот разорвется.

После второго черпака его вывернуло наизнанку в четвертый раз. Затем они вытащили огромный таз и, наполнив его теплой водой, что принесли те же любопытные бестии, крутившиеся у банной, погрузили туда бледного Прима.

Офиару все это время молчал, наблюдая, как Сулла распутывает и промывает прекрасные волосы от вони.

— Что с ним?

Сулла ответил не сразу, его лицо было черным.

— Скипидар… он снова пил скипидар.

— Зачем? — опешил Офиару. Даже он знал, что это отрава.

— Чувствуешь запах? — неожиданно спросил Сулла.

Омега принюхался, и действительно, в банной стоял терпкий запах сладости, походивший на розы или, может быть, фиалки. Никогда раньше он не чувствовал его здесь…

— Ты имеешь в виду благовония?

Лицо темноглазого беты исказила кривая улыбка.

— Это запах мочи, Офиару. Некоторые идиоты пьют скипидар, чтобы даже их моча пахла цветами.

Глаза Офиару вылезли из орбит. «Он серьезно?»