Гладиатор

По мнению Тигеллина, решение напрашивалось само собой. Не составляло труда представить христиан, которые так странно вели себя во время катастрофы, в качестве истинных поджигателей. Сами христиане, хотя и утверждали, что не имеют ничего общего с возникновением пожара, не принимали никаких мер в свою защиту. Многие даже словно бы стремились оказаться осужденными, причем число их возрастало так быстро, что Тигеллин решил обратиться за советом к Сенеке, с которым хотел поговорить еще и по другому поводу.

— Я видел в жизни многое, но люди, добровольно стремящиеся к смерти, представляют для меня загадку, — сказал он философу.

Сенека по собственной воле удалился в свое сельское поместье, расположенное в Кампании, милях в четырех от ворот Рима. Он по-прежнему пользовался огромным авторитетом, но связывать свое имя с политикой Нерона больше не хотел.

— Казнь Павла и Петра, их вожаков, — сказал Сенека, — спокойствие, с которым они пошли на смерть, стали примером для всех христиан. Эти люди продемонстрировали своим сторонникам твердую веру в то, что проповедовали.

— А в чем, собственно, она состоит?

— Их пророк, некий Иисус, казненный при Тиберии, утверждал, что Его царство не от мира сего и что только смерть принесет Его последователям избавление. Этот Иисус опередил их в смерти, и теперь все остальные с нетерпением ждут ее в надежде на лучшую жизнь.

— Но это же бессмыслица. Или ты другого мнения?

— Бессмыслица или нет, кто может это сказать? Мне кажется, что христиане не так уж далеки от учения стоиков. Я тоже верю, что наша жизнь — лишь преддверие к настоящей, вечной жизни. И для меня миг смерти — это миг настоящего рождения. И то, насколько добродетельны мы в этой жизни, определяет нашу судьбу в жизни будущей.

Слова философа, похоже, привели Тигеллина в ужас.

— Ты говоришь почти то же, что и христиане. Быть может, ты один из них?

Рассмеявшись, что случалось крайне редко, Сенека ответил:

— Своим отечеством я считаю стою, крытую галерею на афинском рынке, где Зенон из Китиона учил, что все в природе руководствуется здравым смыслом. Мои учителя — Аттал и Сотион. Я родился в Испании, тем не менее я почти грек. Я живу и мыслю на греческий лад. Такое старое дерево, как я, невозможно пересадить. Даже если сделать это, оно засохнет.

— Мудрые слова, — ответил Тигеллин, — но мне они, увы, мало чем помогают. Что мне делать с христианами?

— Поступай с ними так, как предписывает закон, но перед этим посоветуйся со своей совестью, правильно ли ты его понимаешь.

— Закон есть закон, — резко проговорил Тигеллин. — Помимо всего прочего, я говорю не о букве закона, а о воле императора. Император — это и есть закон…

— А поскольку император — игрушка в руках своих советников, — перебил Сенека, — ты можешь с равным успехом сказать, что советники — это и есть закон.

— Ты за или против императора? — все тем же резким тоном спросил Тигеллин.

Сенека ответил, как и всегда, спокойно и устало:

— Судьба связала меня с Нероном, когда ему было одиннадцать лет. Я научил его читать, писать и, не в последнюю очередь, думать. Если сегодня Греция — страна, к которой обращены его мечты, это вовсе не дело случая. Это я познакомил императора с греческими искусством и философией. Я вылепил его, как скульптор лепит статую. Только лепил я не тело его, а душу. Не глупо ли спрашивать у меня, за или против я императора? С равным успехом ты мог бы спросить, за или против я самого себя.

— Почему же тогда ты удалился от императора? Почему с недоверием наблюдаешь издалека за его деятельностью?

— Это я охотно объясню, — ответил Сенека. — Мне шестьдесят лет. Долгие годы я был настолько тяжело болен, что Калигула вычеркнул меня из списка смертников, решив, что нет смысла казнить и без того полумертвого человека. При Клавдии я семь лет провел в изгнании на Корсике. И теперь у меня уже просто нет сил бороться с вами, молодыми, с вами, контролирующими каждый шаг императора, с вами, думающими лишь о собственном благосостоянии, а не о благе государства.

— С тобой дело обстояло не иначе, — парировал Тигеллин. — Каждой собаке известно, что за время службы императору ты увеличил свое состояние на триста миллионов сестерциев.

— Не стану этого отрицать, — ответил философ. — Но я отличаюсь от вас в одном, причем самом существенном. Вы, советники императора, только и думаете о том, как бы набить свои карманы за его счет. Я же пытался отказываться, когда Нерон столь щедро вознаграждал меня. Совсем недавно я просил у императора позволения вернуть все полученные от него дары. Он отклонил мою просьбу.

— Тем постыднее то, что ты пытаешься нанести своему императору удар в спину… — Сенека вопросительно посмотрел на Тигеллина, а тот продолжал: — Мои шпионы докладывают, что ты связан с группой аристократов, готовящих заговор против императора. Нам удалось схватить одну из заговорщиц, но даже под пыткой раскаленным железом она не выдала своих сообщников.

— Потому что никаких сообщников у нее нет и не было.