Прислонившись к тонкой колонне — единственное укрытие, — Гюго следит за полетом пуль. Это королевские войска атакуют позиции повстанцев, но выбить их не удается. Отряд меняет фронт, пробует зайти с другой стороны. Направление стрельбы меняется. Можно оставить свое ненадежное убежище и попробовать пройти по городу.
Восстание началось 4 июня. В этот день парижане хоронили генерала Ламарка, одного из наполеоновских ветеранов, чрезвычайно популярного в массах. На похороны собрались несметные толпы: студенты всех факультетов, рабочие всех профессий, политические изгнанники всех национальностей, отставные военные с лавровыми ветвями в руках.
Достигнув. Аустерлицкого моста, процессия остановилась. Говор умолк. Все глаза устремились к генералу Лафайету, который прощался с Ламарком.
Вдруг в толпе появился всадник весь в черном, с высоко поднятым красным знаменем, на древке знамени красный фригийский колпак. Это был сигнал к восстанию. Раздались крики:
— Да здравствует свобода! Ламарка — в Пантеон! Лафайета — в Ратушу!
Молодежь впряглась в траурную колесницу Ламарка, в фиакр Лафайета и двинулась по намеченному толпой направлению.
Наперерез толпе пошли королевские драгуны. И тут началась буря.
Перебрасываясь из одного квартала в другой, восстание охватило весь город.
Клич «К оружию, граждане! Да здравствует республика!» несся по Парижу, воспламеняя его. Меньше чем за час выросли сотни баррикад. Повстанцы заняли Арсенал, мэрию, захватили Бастилию.
К вечеру треть города была в руках республиканцев.
Всю ночь звучал набат монастыря Сен-Мери. Там укрепились республиканские отряды.
Всю ночь продолжалась перестрелка. На другой день правительство двинуло против повстанцев линейные полки и тяжелую артиллерию.
«…я не думаю, чтобы при Фермопилах сражались более отважно, чем у входа в улочки Сен-Мери и Обри-де-Буше, где под конец горсточка людей — каких-нибудь шестьдесят республиканцев — защищалась против шестидесяти тысяч линейного войска и национальных гвардейцев, дважды заставляла их отступать, — писал Генрих Гейне об июньском восстании. — Старые солдаты Наполеона, знающие толк в военном деле… утверждают, что бой на улице Сен-Мартен принадлежит к числу величайших подвигов в новейшей истории. Республиканцы творили чудеса храбрости, и немногие, оставшиеся в живых, отнюдь не просили пощады…».
6 июня к вечеру восстание было подавлено.
На бирже ликовали.
«Только что перед тем пришло известие, что поражение „патриотов“ достоверный факт, и на всех лицах изображалось сладостнейшее удовлетворение; можно сказать, улыбалась вся биржа. Под пушечный гром фонды поднялись на 10 су», — писал Гейне.
Через тридцать лет в романе «Отверженные» Гюго воскресит дни июньского восстания. Он не был на баррикадах в 1832 году, но его герои будут сражаться за республику. Писатель слушает рассказы очевидцев, делает заметки и сам ходит по городу, стремясь все увидеть своими глазами.
В Париже усиленно наводят «спокойствие». Всюду войска. Город на осадном положении. Жители сидят в домах и остерегаются по вечерам высунуть нос на улицу.
Гюго снова принялся за работу над пьесой. Устами шута, существа изуродованного и затоптанного теми, кто считает своим законным правом надругательство над человеком, писатель бросит вызов произволу, насилию, тирании.
Шут Трибуле решил убить короля, надругавшегося над его дочерью. Он попирает ногой мешок с трепещущим телом. Нож занесен. Нож вонзается в тело обидчика. Увы, он пронзает сердце жертвы. В мешке дочь Трибуле Бланш.
Закончив к концу июля пьесу «Король забавляется», Гюго не переводя дыхания берется за другую: «Ужин в Ферраре», или «Лукреция Борджа», и завершает ее столь же быстро. Пьеса «Король забавляется» сразу же принята к постановке театром «Комеди Франсэз». Репетиции начались той же осенью. Гюго в эти дни снова поглощен хлопотами переселения на новую квартиру в доме на Королевской площади. Здесь, по преданию, жила в XVII веке героиня его драмы прекрасная куртизанка Марион Делорм. Он был занят устройством кабинета, когда неожиданно явился посыльный от министра Публичных работ д'Аргу с приглашением явиться на прием.
Д'Аргу, хилый старичок с благожелательной миной, сразу же начал излагать свои опасения по поводу пьесы «Король забавляется».
— Говорят, в вашей пьесе, мосье Гюго, есть какие-то намеки на короля. Правда ли это?
— При всем желании невозможно обнаружить какое-либо сходство между Франциском Первым и Луи-Филиппом, — отвечал Гюго.