Гюго

Бодлер (как и Флобер) судил о поэте однобоко. Он подавлял их — людей слабых и дряблых своей мощью и убеждённостью, и потому они старались выскользнуть из-под его влияния, в том числе отрицая Гюго как личность в самой его сути. К тому же они не знали Гюго — автора «Виденного» с его точнейшими характеристиками и тончайшими наблюдениями, ведь его проза сильно различается — документальная и художественная. Но первая тогда была почти неизвестна. Раздражали их обоих и письма Гюго, им направленные, в которых он не только их поддерживал как жертв императорской цензуры, но и проповедовал идеалы, казавшиеся им банальными, а потому — смешными в его устах. Суммируя отношения Гюго с лучшими представителями последующего поколения французских литераторов, можно сказать, что он их заметил, выделил, но, конечно, его комплименты обоим не стоит принимать всерьёз, межпоколенческий разрыв был слишком силён, чтобы он их мог оценить в полной мере, и вряд ли он чему-то научился от них — вопреки словам Поля Валери. Со своей стороны, они взирали на него с уважением, но без почтения — опять-таки следствие принадлежности к разным генерациям, творческого созревания в совсем иной атмосфере. Но ему ещё предстояло преподать им, после «Мадам Бовари» и «Цветов зла», урок успеха.

С момента публикации «Собора Парижской Богоматери» прошло уже 30 лет, а мир ещё не удостаивался нового романа Гюго. С его стороны это был очень верный шаг — он не частил, не разменивался, не дешевил на потребу публике. Писатель верно для себя определил, что каждая его новая вещь должна быть событием и не повторять предыдущую. В этом его принципиальное отличие от прозаиков-современников, поставивших на поток выпуск романов, — таких как Бальзак, Диккенс или Теккерей.

Но на самом деле, с середины 1840-х годов Гюго сосредоточенно работал над большим романом, в рукописи имевшим название «Невзгоды» (русский перевод окончательного названия — «Отверженные» является довольно вольным и не совсем точно передаёт смысл подлинника — «Les Miserables», что можно перевести скорее как «Несчастные»), и главный герой которого носил имя Жан Трежан.

Самая первая запись, содержащая сюжет «Отверженных», была сделана писателем на официальном бланке пэра Франции:

«История святого

История мужчины

История женщины

История куклы».

Даты, стоящие на рукописи романа, показывают два промежутка, в которые шла работа над ним, — с 17 ноября 1845 года по 14 февраля 1848-го и с 30 декабря 1860-го по 30 июня 1861-го. Как Гюго отмечал в примечании на рукописи романа: «Здесь пэр Франции прерывается и продолжает изгнанник». Именно в момент своего наивысшего взлёта в официальной структуре Франции он обратился к жизни бедняков. В своём предисловии к роману Гюго писал:

«До тех пор, пока силою законов и нравов будет существовать социальное проклятие, которое посреди расцвета цивилизации искусственно создаёт ад и отягчает судьбу, зависящую от Бога, роковым предопределением человеческим; до тех пор, пока будут существовать три основные проблемы нашего века — принижение мужчины из-за принадлежности его к классу пролетариата, падение женщины из-за голода, увядание ребёнка из-за мрака невежества; до тех пор, пока в некоторых слоях общества будет возможно социальное удушье; иными словами и с точки зрения ещё более широкой — до тех пор, пока существуют на земле нужда и невежество, книги, подобные этой, окажутся, быть может, небесполезны».

Гюго чутко улавливал веяния века. XIX столетие ознаменовалось стремительным ростом рабочего класса — следствием промышленной революции и внедрения капиталистических отношений. До этого подавляющее большинство населения жило в сельской местности, а в городах преобладали ремесленники, торговцы, прислуга. Теперь же миллионы человек устремились из деревни, где им более не было места, в город работать на заводах и фабриках. Условия их жизни были ужасны, что и породило многочисленные страхи у буржуазии относительно того, что это — горючий материал для бунтов и революций. «Пауперизм» — то есть массовое обнищание — считался болезнью века. Пролетарии не имели ничего, кроме своих рук. Рабочий день длился с раннего утра до позднего вечера, заработная плата была ничтожной, едва позволявшей существовать впроголодь. Социальных гарантий не имелось никаких. У самых чутких представителей среднего класса положение рабочих вызывало сильное желание что-то сделать для несчастных.