Гитлер. Неотвратимость судьбы

— Эту вшивую академию, — в исступлении кричал он, брызгая слюной, — надо взорвать, поскольку ее возглавляют ничего не понимающие в искусстве тупицы! Ну ничего, они еще меня узнают!

Уже познавший тяжелый характер своего неуравновешенного товарища Кубицек молчал. А тот, неожиданно успокоившись, устало закончил:

— Черт с ними, я пробьюсь и без этого сброда! Главное — верить в себя!

Но, увы, если с верой и талантом у Гитлера было все в порядке, то желания трудиться у него по-прежнему не было. И пока его приятель целыми днями бесчисленное множество раз повторял одни и те же пассажи, Адольф продолжал предаваться сладкому безделью. Панхольцер? Адольф и на него в конце концов махнул рукой. Этот человек все делал на совесть и не собирался даром получать деньги. Другое дело — длительные прогулки, рисование понравившихся ему зданий, посещение оперы и никакого насилия над собой.

Нагулявшись по венским улицам и отужинав в кафе, Гитлер возвращался домой и начинал бесконечные монологи об искусстве. Он восхищался Земпером, Хазенауэром, Ван дер Нуллем и Теофилом Ганзеном. Хазенауэр, проповедующий декоративный стиль макартовского времени, был ему близок. Отказавшегося от претендующего на традиционализм Отто Вагнера он не понимал, а творчество Адольфа Лооса, который в первое десятилетие XX века возглавлял архитекторов-авангардистов и оказал сильное влияние на самого Ле Корбузье, Адольф презрительно называл «чуждой всему немецкому жутью».

Среди живописцев он выделял Макарта и того самого Франца фон Альта, который первым выступил против его поступления в академию. Но в то же время он словно не замечал того, что в Вене жили и работали такие прекрасные художники, как Густав Климт и Эгон Шиле, который первой же своей персональной выставкой в 1909 году вызвал всеобщее восхищение и скандальную славу.

Адольф продолжал боготворить Вагнера и оставался совершенно равнодушным к прославившему Вену великому Моцарту. Не испытывал он симпатий и к Рихарду Штраусу, и когда тот в 1909 году поставил «Электру», Адольф отправился в театр только потому, что декорации к опере делал обожаемый им Густав Малер. Не имел он никакого желания познакомиться и с творчеством блиставшего тогда в Вене Арнольда Шенберга. Что же касается легкой музыки, то единственным, кто заслужил его внимание, был Франц Легар, и только его «Веселую вдову» Гитлер умудрился послушать более 12 раз.

Театр вызывал у молодого Адольфа отвращение. Творчество Артура Шницлера он считал «свинским», а Гуго Гофманстеля — «декадентским». Справедливости ради надо заметить, что эти оценки отнюдь не являлись плодом размышлений самого Гитлера, а были заимствованы из в высшей степени пан-германского и антисемитского листка «Тагесблатт». Да и с литературой его отношения складывались далеко не лучшим образом, и он безапелляционно заявлял своему приятелю:

— Все книги, вышедшие после 1909 года, — декадентские, непристойные и грязные…

Что же касается столь любимой им оперы, то он ходил в нее почти каждый вечер, хотя это было дорогое удовольствие. Тем не менее Адольф стал завсегдатаем партера и очень радовался тому, что это единственное место в театре, куда не пускают дам. Никакими ценительницами музыки они, по его глубочайшему убеждению, не являлись и ходили в театр ради флирта.

Как это ни удивительно для будущего идола очень многих женщин, к слабому полу он относился более чем прохладно и избегал женщин, а когда это ему не удавалось, чувствовал себя в их присутствии неловким и заторможенным. Как-то застав своего приятеля с молоденькой лицеисткой, он с трудом дождался ее ухода, а затем осыпал его упреками.

— И после этого, — с нескрываемым презрением говорил он, — ты будешь меня уверять, что приглашаешь к себе этих надушенных и истеричных муз только для занятий музыкой и заработка хлеба? Ты можешь обманывать кого угодно, но только не меня! И за всеми этими высокопарными объяснениями о куске хлеба стоит только одно: твое желание приводить домой обыкновенных баб!

И напрасно опешивший от таких обвинений Кубицек битый час пытался объяснить Адольфу, что у него каждая крона на счету и он вынужден давать уроки. Адольф и не думал сочувствовать нуждавшемуся приятелю. Более того, ему, как тут же выяснилось, были неприятны не только «надушенные и истеричные музы», но и то, что можно разменивать себя подобным образом в погоне за деньгами. Однако уже очень скоро Адольф изменил свое мнение о женщинах.

— Да, — заявил он Кубицеку, — я хотел бы вступить в связь с порядочной девушкой. А легкомысленные потаскушки только наградят тебя сифилисом!