Гитлер и Сталин перед схваткой

Текст Я. Чадаева (он был получен от Я. Чадаева историком Г. Куманевым) сводится к следующему: Молотов доложил, что встреча ни к чему не привела: «неизбежность агрессии Германии неимоверно возросла, причем в недалеком будущем. Соответствующие выводы должны сделать из этого и наши Вооруженные Силы». В записи Чадаева также передано такое итоговое высказывание Сталина:

«Гитлеровцы никогда не связывали себя никакими нравственными нормами, правилами. У них все средства хороши для достижения поставленной цели. Главным принципом их политики является вероломство. Гитлер постоянно твердит о своем миролюбии. Он был связан договором с Австрией, Польшей, Чехословакией, Бельгией и Голландией. И ни одному из них он не придал значения. И не собирался соблюдать и при первой необходимости их нарушил. Такую же участь готовит Гитлер и договору с нами, но, заключив договор о ненападении с Германией, мы уже выиграли больше года для подготовки решительной и смертельной борьбы с гитлеризмом. Разумеется, мы не можем договор рассматривать основой создания надежной безопасности для нас. Гарантией создания прочного мира является укрепление наших Вооруженных Сил».

Это, казалось бы, однозначное и правильное по своей сути заявление вызывает ряд недоуменных вопросов. Если уже в ноябре 1940 года Сталин требовал готовности к решительной и смертельной борьбе с гитлеризмом, то почему не был изменен его расчет на войну в 1942 году? Почему в документах Генштаба готовность Красной Армии была определена минимум к концу 1941 года? Все это заставляет критически отнестись к записи Я. Чадаева, явно носящей следы вполне правильных, но более поздних высказываний Сталина. Практические же шаги советской дипломатии (в особенности экономические переговоры с Германией в начале 1941 года и ряд иных шагов) тогда, увы, шли в русле былой «политики умиротворения» и компромиссов с Гитлером.

Достаточно сомнительны и другие фрагменты записи Я. Чадаева. Так, он записал слова Молотова, будто тот «отклонил» предложение о сотрудничестве с «пактом трех», на что Сталин бросил реплику: «И правильно!» Но мы документально знаем, что в директиве от 9.XI.1940 такой отказ вовсе не был предусмотрен. Более того: прочитав стенографические записи бесед 12—13.XI, можно убедиться, что В. М. Молотов ни разу не отказался от этой идеи, а наоборот, проявлял к ней интерес. Он не отклонил ее и 13.XI в беседе с Риббентропом, когда тот вручил ему немецкий проект договора о присоединении к «пакту трех», на что лишь 25.XI последовал советский ответ. Единственное объяснение, которое можно было бы дать записи Чадаева, таково: может быть, Сталин и Молотов даже в кругу своих ближайших соратников не хотели признаваться в неудаче своего замысла, дабы вселить в них уверенность в верности своего курса. Такие случаи известны (взять хотя бы речь Сталина о финской войне от 17 апреля 1940 года или его речь в Кремле 5 мая 1941 года). Но куда вероятнее, что автор записи делал ее гораздо позднее, причем на базе поздних оценок визита.

Теперь обратимся к реальным событиям и действиям СССР после визита В. М. Молотова.

Первая из этих акций – заявление, сделанное 25 ноября Молотовым германскому послу Шуленбургу в качестве прямой реакции на предложения, изложенные в ночной беседе Риббентропа с Молотовым. Это заявление, остававшееся для советской общественности неизвестным в течение многих лет, сегодня является объектом различных интерпретаций – соответственно общим тенденциям в современной российской историографии. Смысл заявления ныне известен: в нем излагались условия, на которых СССР был готов к обсуждению вопроса о присоединении к «тройственному пакту».

Внешняя обстановка этого акта была своеобразной. Советская сторона демонстрировала свое благожелательное внимание к Германии: 20 ноября был назначен новый полпред Деканозов, близость которого к Сталину Шуленбург особо подчеркнул в своей шифровке. 18 ноября Молотов принял японского посла Татекаву и подтвердил ему советское пожелание заключить пакт о нейтралитете. Правда, в этой беседе проблематика «четырехстороннего пакта» затронута не была. Однако 19 ноября эта тема возникла в беседе В. Н. Павлова в Берлине с давним знатоком советско-германских дел Ф. фон Нидермейером, который заявил, что «нужен пакт четырех держав». В тот же день советник полпредства в Берлине В. С. Семенов доложил о том, что, по сведениям из дипломатических кругов, «Гитлер доволен беседой с Молотовым». Об этом же говорилось в другом агентурном донесении. Гитлер на основе бесед якобы пришел к выводу, что «Советский Союз имеет абсолютно серьезные намерения относительно дружественных отношений с Германией». В качестве любопытного штриха добавим, что 21 ноября в Москве в Большом театре состоялась торжественная премьера оперы Рихарда Вагнера «Валькирия», постановка которой была демонстративно поручена великому кинорежиссеру С. М. Эйзенштейну.