Гитл и камень Андромеды

Бенджи вздыхал вместе со мной по поводу того, что вот, нашелся такой дом и пропадет втуне, но денег не предлагал. Беспроцентную ссуду предложил, к моему удивлению, старец Яаков. Просто так предложил. Спросил, сколько нужно, и велел открыть средний ящик невзрачного комодика. Я отсчитала нужную мне сумму и протянула Яакову для проверки. Он махнул рукой. Ящик был набит купюрами. И хотя сумма, которую я себе отсчитала, была немаленькой, ящик оставался полным.

Но после того как я отдала деньги кассирше в мэрии и расписалась на десятке бланков, пришлось экономить даже на автобусе. Денег, которые платил мне Кароль, хватало только на ежемесячные выплаты старцу Яакову, на муниципальный налог, оплату членства в больничной кассе и две булки с тремя баночками кефира. Овощи и фрукты почти насильно впихивала в меня заботливая Мара, перешедшая к тому времени в вегетарианство. А шашлыки и паленые куриные крылышки, которыми изобиловали пикники у моря, у Кароля на крыше и у Бенджи на рынке покрывали изъяны рациона.

Мне были обещаны хорошие комиссионные, и слово свое Кароль держал, но в его галерее не было вещей, продажа которых принесла бы приличную сумму этих самых комиссионных. Так я оказалась в положении хуже губернаторского. Жить в моей развалюхе было нельзя, ремонтировать ее было не на что, снимать квартиру — тоже. Жила я все в том же чулане при галерее, а свободное время проводила в собственном саду, где благоухали одичавшие розы, томно пахло туей и буйствовали лопухи.

Старую грушу надо было спилить, она прогнила до основания, но весной на ней вдруг распустился пустоцвет. А две сливы были вполне живые и все еще порождали сочные и сладкие плоды, что говорило о силе породы и жизнестойкости натуры этих плодовых деревьев, которые вот уже тридцать лет никто не окучивал, не белил, не удобрял и не поливал.

Я потихоньку чинила крыльцо и штукатурила стены, хотя и знала, что первый же дождь зальет эту мою штукатурку и ее разрушит. Дом не может выстоять без крыши, а башибузукам Бенджи надо было платить, и желательно не отходя от места. К моему счастью и несчастью нормальных владельцев садов и огородов, зима выдалась почти без дождей.

Короче, деньги нужны были срочно, и голова гудела от всяческих идей, как и где можно эти деньги заработать. Но что бы я ни придумывала, все оказывалось хуже, чем давняя фантазия: найти или выдумать неизвестного миру великого еврейского художника, раскрутить его, то есть прославить, и объявить себя единственным душеприказчиком этого небывшего персонажа. А уж потом — продать картины, окончательно расплатиться со старцем Яаковом, отремонтировать дом силами профессиональных тружеников и на этом успокоиться.

Осуществить этот потрясающий по красоте и эффективности план мешало одно: никак не попадался незаслуженно похеренный, волей судеб забытый или по собственной вине не открывшийся миру художник, которому мой эффективный пиар помог бы подняться во весь рост из полного небытия.

Я облазила все израильские музеи и галереи, обошла владельцев коллекций, перерыла массу архивных материалов, и все впустую. Многих художников я бы с легкостью вывела из-под ореола незаслуженной славы, но возложить венец на чью-то непризнанную голову не могла. Не оказалось такой головы. И тут пришло письмо от тети Сони.

У меня не было сомнения в том, что до того как Паньоль стал известным авангардистом, он писал в традиционной манере. Все авангардисты одним миром мазаны. Поэтому я нисколько не удивилась, обнаружив в старых палестинских журналах несколько репродукций его ранних картин. Долго разглядывала серые журнальные оттиски и решила: подходит! Дед был очень недурным живописцем, но эти свои работы теперь не выставлял и не разрешал публиковать. Авангардисту они не подходили. И все же получить его согласие на мистификацию надо, иначе может выйти гнусный скандал, а уж в таком случае Паньоль точно побеспокоится о собственной выгоде больше, чем о репутации внучки. Зато если удастся с дедом договориться, можно считать, что я нашла своего неизвестного художника!

Биографию можно было списать с деда. Она была хоть куда: Палестина, Испания, поиски, скитания, французское Сопротивление, да еще и коммуняка! Тут и исправлять ничего не надо. Погиб в гестапо, как еврей и коммунист. Под другим, разумеется, именем. Хорошо бы Паньоль сам подтвердил, что был такой художник. Был и пропал в застенках вместе с семейным архивом! А картины случайно сохранились.