— Нельзя было. Тебя забрали за мои грехи. Марек меня предупреждал. Я должна была понести наказание. Боже, как я грешила!
— Ты была блудницей, — подсказала я.
— А! Если бы только это! Мой отец не был евреем. Он был австриец с хорошим нюхом. И когда он унюхал, что наци будут заправлять миром, мой папаша записался в нацисты. Но мама была стопроцентной еврейкой. И папа Гутхарц, это Доброе Сердце, решил развестись. А меня с мамой он снабдил подложными паспортами и отправил в Прагу. Там нас можно было скрыть в толпе евреев, и туда не нужно было долго трястись на поезде. А Гутхарц не мог жить без своей Эрики, так звали мою маму, и без меня, его Минхен. Тогда меня звали Минной. И он собирался бывать у нас в Праге каждый конец недели.
Но я оставила маму в Праге и убежала в Краков. Училась там живописи, а потом убежала в Палестину. Тут я назвалась Эстер. И я хотела мстить мужчинам. Я делала ужасные вещи. Я имела дело только с женатыми, — хотела, чтобы их жены плакали так, как рыдала моя мать, когда Гутхарц велел ей дать ему развод. Но потом появился Марек, и все изменилось. А я должна была платить за свои грехи, и я все еще плачу за них. Смотри, — она подняла кофточку и показала мне жуткие сине-фиолетовые разводы на спине и боках. — Шлойме умеет бить! — объявила Гитл с восторгом. — Но на сей раз я наслала на него приступ падучей очень быстро. Мне необходимо было встретиться с тобой поскорее. Я не могла себе позволить настоящее наказание!
— И ты… И так продолжается давно? — я даже вскочила на ноги и сама не заметила, как пальцы сжались в кулаки.
— Да. Поэтому я не могу уйти от Шлойме. Так будет продолжаться до конца — его или моего. Я выплачу все долги! Но раз мне вернули тебя, я думаю, Шлойме скоро уйдет. Меня простили! Я это чувствую.
— Бред какой-то! — воскликнула я. И не помню, чтобы в этот момент я думала о себе и Мишке. Но Гитл читала и скрытые от меня мои собственные мысли.
— Не вспоминай о плохом, — попросила Гитл. — Он за это дорого заплатит.
— Кто? Шлойме?
— Твой бывший муж. И Шлойме тоже. Но Шлойме уже наказан, у него падучая. А ты должна думать, что говоришь. Наверху знают все твои слова. И мысли тоже, — добавила она тихонько. — Наверху знают все, и все предусматривают. А нам дан выбор: идти за злом или за добром. Ты должна родить сына. Душа реб Зуси и Марека должна закончить гильгуль[11]. А сейчас помоги мне собрать картинки. Сегодня я смогу забрать только часть.
— Ты их забираешь? Ты же сказала — пусть постоят в чуланчике.
— Это слишком большое искушение для тебя.
— Хорошо. Но скажи честно, что ты с ними сделаешь?
— Ничего. Ими займется Марек. Но они должны быть в каком-то одном месте, чтобы Мареку не пришлось их разыскивать. И я не хочу, чтобы они были у тебя. Это место должно быть безопасным для… для людей.
— Тогда почему ты хранила их у Йехезкеля Каца?
— Он их мне не отдавал. Боялся, что я их уничтожу. Вот его и отодвинули. Бедный Хези! Он бы и тебе не отдал картинки, но я очень боялась, что ты его уговоришь. А если бы ты их получила раньше, чем решила вернуться ко мне… Ой! Мне страшно подумать, что бы могло случиться с тобой.
— Так. Значит, это реб Зейде ударил Хези багажником по голове?!
— Ну что ты!
— Так это сделала ты?!
— Как я могу?! Просто время Хези пришло, а багажник был давно испорчен. Хези все пытался чинить сам, а он был плохой механик. Надо было попросить Шлойме.
— И тогда Хези остался бы жив?
— Конечно, нет. Все было подписано. Но крышка багажника не соблазнила бы глупых людей смеяться над смертью ближнего. — Заметив, что я покраснела, Гитл положила мне руку на плечо. — У тебя еще есть время исправиться.
— Все-таки скажи мне, Хези погиб из-за этих картинок?!
— Да нет же, глупая! Он совершил много нехороших дел, и его решили призвать. А я так торопилась увидеть тебя, прежде чем картинки попадут к тебе! Даже не из-за тебя, нет. Из-за Марека. Если бы пришлось причинить тебе зло, чтобы уничтожить картинки, Марек повторил бы дело Паньоля. Это было бы ужасно.
— Какое дело Паньоля?
— Ой, ты же не знаешь! — Гитл ударила себя пальцами по губам.
— Расскажи.
— Не надо, — попросила Гитл. — Ты не должна знать этого про своего деда.
— Он мне не дед. Так, биология. Я ему ничем не обязана.
— Родителей и родню нужно уважать, даже если кажется, что они этого не заслуживают. Боже мой, тебя вернули мне так поздно! Как я могу все успеть!
— Мне не нравится то, что вы сделали с Хези.
— Я ничего с ним не делала. Он все сделал сам. И мне его очень жаль. Он хотел быть хорошим человеком. И честным. Это ему зачтется. Я буду хорошим свидетелем. Ах, как мне его не хватает! Он все знал и молчал. Только писал письма самому себе.
— А как ты уехала из России? Тогда же никого не выпускали. Когда?