Гитл и камень Андромеды

— С ума сойти! Как это ты его не знаешь, если он привел тебя к нам за руку и просил маму нас с тобой подружить?

— Этого не было!

— Мама! — заорала Малка в окно.

— Уже иду! — донеслось не из окна, а с лестницы. — Рыба уже готова!

— Мама! У нас Ляля. Она говорит, что не знает никакого реб Меирке!

— Как так… — Хайка так растерялась, что поставила тарелку с рыбой на самый край стола, откуда тарелка незамедлительно слетела на пол. — Как же так… — шептала Хайка, ползая по полу, собирая осколки тарелки и остатки рыбы, всхлипывая и шмыгая носом, — как же так…

Видно было, что глубокое огорчение причинили ей не разбившаяся тарелка и упавшая на пол рыба, а мои слова.

— За этим я и пришла к вам. Что-то шевелится в моей памяти, но я сама не понимаю — что. Кто такой этот реб Меирке?

— Твоя мама никогда тебе о нем не рассказывала? — спросила Хайка тихонько и так печально, словно неизвестный мне реб Меирке только что умер и лежит, еще не остывший, в соседней комнате.

— Нет.

— Ай-я-яй! — Хайка горестно помотала головой и села в кресло. Она положила натруженные некрасивые руки на колени, потом вцепилась в колени этими руками и все качала головой, потихоньку вытравляя из себя невероятное и искреннее изумление. — Как же так? Как же так? Ай-я-ой! — вскрикнула она вдруг. — Это же неслыханно, до чего может дойти еврейка, когда ее нашпигуют свиным салом! Так знай же: твоя мама даже не приехала проститься с Гитл, когда та уезжала в Польшу, а оттуда в Израиль!

— Кто такая эта Гитл?

— Вейз мир! Ты сошла с ума! Боже, как она тебя любила! Можно было подумать, что ей подарили конфетку, а она не знает, что с ней делать: показать всем, чтобы порадовались вместе с ней, или спрятать так далеко в карман, чтобы не смогли отобрать или заставить поделиться. А тебя отдала ей твоя мама. Она сама нашла реб Меирке. Тот и не знал, что кто-то из семьи выжил.

— Реб Меирке мой родственник?

— Готеню! Что же это?! Ведь наш хейликер[10] реб Меирке — это младший брат твоего деда!

— Паньоля?

— Не знаю. Реб Меирке говорил «Пиня». И он так обрадовался, что Пиня жив и что нашлась его дочь, что взлетел в воздух. Это видели, я тебе говорю, люди это видели! Он висел в воздухе, может быть, пять минут, а может, и все десять!

— И что дальше?

— Дальше… Дальше твоя мама оставила тебя у реб Меирке и Гитл, а сама уехала в Ленинград. У нее не было сил с тобой возиться. И ты жила с ними целый год или полтора. Гитл называла тебя «доченька». Своих детей у нее не было. Ах, какая она была красавица! И какая умница! И какая помощница своему мужу! Все хотели попасть к реб Меирке и отдать ему свой квитл, потому что он брал у Бога взаймы и раздавал людям. Потом он за все заплатил. Страшную цену заплатил. Но если реб Меирке просил для кого-нибудь у Готеню, ему никогда не было отказа. Бездетные рожали, бедняки нагружались золотом, а больные выздоравливали. Только для себя он ничего не просил. Святой человек! Но слабый телом. И Гитл часто не допускала к нему просителей. Сама справлялась. Ее просьбы тоже внимательно выслушивали там, Наверху.

— И ты веришь во все это? — накинулась я на Малку, сидевшую, прикрыв глаза, и время от времени утвердительно кивавшую под бред своей матушки. Хайка — простая баба, но чтобы Малка верила во всякую потустороннюю чушь!

— А как не верить? Реб Меирке меня спас. У меня было двустороннее воспаление легких, врачи говорили, что обязательно нужен пенициллин, а его тогда покупали за большие деньги. Мать побежала к реб Меирке, и он тут же отложил все дела, кивнул своей Гитл и побежал к нам. А Гитл пошла собирать деньги на пенициллин. Ей любой давал, кто сколько мог. А реб Меирке сел у моей кровати, взял мою голову в руки, я это помню, и стал дуть и что-то приговаривать. До этого я ничего не слышала, не отвечала и была… словно меня в печку засунули. И вдруг что-то лопнуло в ушах. Жар упал. Глаза открылись. И реб Меирке захохотал, потом выдернул меня из-под одеяла и подкинул под потолок. А потом он пел песенку, и я заснула. Когда прибежала Гитл с деньгами на пенициллин, ни денег, ни пенициллина уже не надо было.

Малка рассказывала эту историю монотонно, словно в полудреме, явно повторяя сто раз слышанные слова. Ну хорошо! Кроме деда-скандалиста, был у меня еще дед-кудесник. И какое это может иметь отношение к Малаху Шмерлю? Никакого! Верующий еврей, да еще ребе, картинок с голыми тетками не рисует. И не святая же Гитл позировала ему совершенно обнаженной! В такое даже легковерная Малка поверить бы не смогла. Но почему мать отдала меня на целый год какому-то реб Меирке и почему в моей семейной истории на этом месте полный пробел? Что случилось дальше с Меирке, Гитл и со мной?

— Ты знаешь, чем занимался реб Меирке? — спросила Хайка осторожно. Она явно не только предполагала, что я не знаю, чем там он занимался, но и сомневалась в том, стоит ли раскрывать мне этот секрет. Понизила голос, оглянулась, словно все еще жила в Вильно и боялась властей, и прошептала: — Он хоронил священные буквы!

Час от часу не легче. Кажется, в моей семье нормальных людей вообще не было.