Гитл и камень Андромеды

— Да что ты! Муся уже третий год с Ефимом. Не могут надышаться друг другом. Они живут на Каляева. Ефим раньше в какой-то жуткой дыре кантовался, семей десять в одной квартире, а квартирка — меньше нашей. После моего демарша комнаты две у них, конечно, заберут, но им хватит и того, что останется. А Афанасий… ну как же ты не помнишь Афанасия! Гэбэшник, приставленный к нашему союзу бывших партизан, ну! Сколько мы о нем говорили!

Симины ветеранские дела обычно пролетали мимо моего уха. К тому же «говорили» — это сильно сказано. Когда Сима обсуждала дела своего союза, собеседники ей не требовались.

— А, Афанасий! Так бы сразу и сказала. Кто же может забыть Афанасия! И какая у него была морда?

— Да что с тобой?! Я же сказала: посинел и хрюкал!

Сима выглядела непривычно. Одетая по европейскому фасону и постриженная парижским парикмахером, она и впрямь стала похожа на дочь камергера, летучую мышь и черную моль. С осанкой и повадками воспитанницы Института благородных девиц и пороком на донышке глаз. Ай да Сима! Обалдеть! И где все это пряталось столько лет? А я собиралась сдать ее в Горний монастырь!

Тут я посчитала на пальцах и поняла, что наша Сима не так уж стара — всего пятьдесят с небольшим хвостиком. Молодица! Еще и замуж выйдет.

Меж тем на улице Сент-Оноре хозяйничал Паньоль: строгал морковь, шинковал капусту и крошил помидоры. Сразу видно — заскорузлый холостяк. И хоть бы сделал вид, что обрадовался внучке, которую никогда не видел. Так нет! Посмотрел внимательно, вздохнул и отвернулся. Я рассказала про Шмерля, про Каца, про картинки и про вывод, к которому пришла.

— Чего тебе от меня надо? — холодно спросил Паньоль. — Допустим, что Малах Шмерль жил, был и рисовал. Но он погиб в Испании. Все правильно. Делай с его картинками что хочешь. Не так уж хорошо я его и знал.

— Песя и Роза… — начала я.

Паньоль нахмурился. Так, нахохлившись, выслушал все, что я могла рассказать о его кибуцной и шляпной пассиях. Потом рассмеялся громко и, на мой взгляд, деланно.

— Этих баб я помню смутно. По-моему, они уже тогда были не в себе. А вот задницу Тю-тю я у тебя охотно перекуплю. Ее звали Эстерка. Она была очень хороша, — сказал Паньоль и заторопился уходить, хотя раньше собирался остаться на ужин.

Уходя, он протянул мне заверенную нотариусом дарственную на все картины Малаха Шмерля, хранившиеся у Йехезкеля Каца. Вот и все.

Зато я не могла не удивиться тем изменениям, какие Сима, поселившаяся у Сони, произвела с моей тетушкой, всего за пару дней превратив ее в старательную Золушку. Вот Соня по Симиному поручению свернула салфетки кулечками и запихнула каждую в декоративное кольцо, высунув при этом язык и раздувая щеки, как старательная малолетка. Потом стала собираться в магазин за хлебом. О консьержке и ее муже тетушка даже не вспомнила.

— Постой! — сверкнула глазами Сима. — Я еще не насладилась покупками в ваших лавках. Наконец-то можно купить хлеб в буланжери, а не в булочной! Лялька, вперед!

Сказала она это по-французски с неплохим выговором. Откуда такое? У мамы французский из гимназии, а у Симы? Тут я вспомнила, что фотографии в Симиных семейных фотоальбомах были тоже подписаны по-французски. Ай да наша Сима-Серафима! Вот, значит, почему при всей мощи своего характера она пожелала остаться скромным товароведом! Высокие должности, они правильной биографии требуют. Впрочем, прадед Захарий не мог быть из пролетариев, командуя кавалергардами. И про папу-военспеца я знала. Не сложила, значит, одно с другим, не вычла, не помножила и не поделила, кто ж мне виноват?! Сима послала Соне воздушный поцелуй, и строптивая Соня, наполнив глаза слезами, тут же их промокнула, приветственно помахала нам ручкой и тоже послала воздушный поцелуй.

— Потрясающе! — не удержалась я.

— Что именно? — прищурилась Сима.

— То, как ты укротила эту гарпию.

— Какую такую гарпию? Соню, что ли? Так дитя на травку просится, ее надо замуж отдать, она без мужика вянет и сохнет. Вот осмотрюсь тут маленько, разом это устрою. Ее возьмут с удовольствием, она — типичная мужская игрушка. Да еще хорошо отполированная умелой рукой покойного мужа.

— Какой у тебе лексикон выработался! Прямо профессиональная сваха. На ком ты тренировалась? Не на моей ли мамаше?

— И на ней тоже. Если бы не я, наша красавица Мусенька провела бы всю жизнь за прялкой, убиваясь по своему герою, твоему покойному папочке.

— Скажешь тоже!

— А ты так ничего и не поняла? Дура, значит.

— И что: все эти кавалеры, женихи и мужья — твоя работа?

— Моя. А что?

— Как же случилось, что ни одного подходящего ей за всю жизнь так и не попалось?