Читаем Гитл и камень Андромеды полностью

Мишка, конечно, пришел в восторг от того, что его наконец призвали на общественную арену. И тут же стал строить громадье планов и двигать пласты идей. Его близорукая Лора чувствовала себя в моем присутствии ужасно, одергивала платье, рассматривала ногти, кидалась поправлять салфетки и оправлять скатерки, обрушивая при этом то стул, то мою сумку. Потом долго извинялась и чуть не плакала.

— Планы изложишь руководству предвыборного штаба, — я придвинула к Мишке листок с телефонами. — Но лично я советую тебе так: о планах помолчи, обещай победу, и все! Взамен потребуй место в мэрии после выборов и бюджет на предвыборную борьбу. Деньги — двигатель прогресса должны быть у тебя в руках до того, как ты устроишь первую встречу Кароля с его восторженными русскими почитателями. Не устраивай показательное выступление за так, тебя неправильно поймут. За то, что можно получить даром, они и копейки потом не заплатят. А если Кароль не даст тебе отдельный бюджет, его мальчики будут считать тебя пешкой и отодвинут на обочину. И еще: заставь Кароля подписать бумажку насчет будущего места в списке, а комплименты пропускай мимо ушей.

Выпалив все это, я собралась уходить. Наблюдать мучения Лоры было невыносимо.

— Стой! — придержал меня Мишка. — Дай-ка на тебя взглянуть. И откуда ты у нас стала такая умная и такая… стервозная? Этого в тебе не было.

— Жизнь научила, — усмехнулась я и решительно прошла к выходу.

Мой бывший супруг понравился мне еще меньше, чем когда я его оставила. И почему я не решилась ему сообщить, что он — неслабое звено того учебного процесса, который сделал меня умной и стервозной? Почему я всегда забываю сказать главное? И зачем я вообще поперлась в этот дом? Можно же было вызвать Мишку в ближайшее кафе. Но я этого не сделала, потому что боялась чрезмерной интимности. Думала, что встреча при новой жене будет более спокойной. А встреча была нервной. В любом случае, была бы нервной. В любом.

По дороге в кибуц Яд-Манья я решила навестить Роз и еще раз поглядеть на ее шляпки. Я понимала, что она знает о Паньоле и Шмерле гораздо больше, чем говорит, но секреты мне враз не раскроет. А в разговорах о шляпках, кибуцницах и смысле жизни что-то важное может и мелькнуть, если вести разговор правильно. И Роз не должна даже подозревать, что я что-то знаю. Тут, как при торговле на Блошином рынке, следует сыграть идиотку, интересующуюся не папками, а шляпками.

Роз мне обрадовалась, что уже было странно.

— У меня новая коллекция, — объявила она торжественно, — а показать ее некому.

Новая коллекция или новое настроение Роз вели уже не в Париж, а в тоску по далекой, недостижимой и прекрасной стране. Розовая дымка, сиреневый туман, лиловый вздох, ах! Роз переживала декаданс.

Ее кресло было покрыто нежной тканью в цветочек, подушки отливали пастельными оттенками весеннего букета, а сама Роз превратилась в клумбу, засеянную белой вербеной и розовым маком. Ее личико выглядывало из-под лохматой шляпки «а-ля пейзан» и напоминало косточку от абрикоса. Даже александритовые глаза изменились. Теперь они казались болотно-оливковыми и были недобрыми, как у лешихи.

— Знаешь, — сказала Роз, осенившись хитрой усмешечкой, — я работала для тебя. Надень, — она показала сухонькой ладошкой на нечто сенокосно-огородное, украшенное пучками соломы, в которой запутались лютики, смородина, паучки и бабочки.

Я надела это невесть что на голову и обалдела: оно действительно было создано для меня! Мое лицо должно выглядывать из такого вот хаоса, тогда в нем все становится на место: нос не мешает глазам, а скулы — рту и подбородку.

Мои родители были очень растеряны, когда они меня создавали. Они предавались греху, убегали от страха и пытались преодолеть смерть. Я думаю, их акт был скорее актом решимости, чем актом нежности или страсти. И все это передалось их произведению, то есть мне.

Я довольна своей внешностью. Многие считают меня даже красивой. Но на моем лице не просто написана отчаянная решимость, она высечена в линиях носа и скул, в прорисовке глаз, во всем моем облике. Бывало, пионервожатая в пионерлагере оглядит всех новеньких на линейке и тут же ткнет пальцем в меня: «Ты! Запомни! У нас дисциплина! Чтоб никаких фокусов!» А я что? Я и не собиралась.

Но копна соломы на голове со всеми этими цветочками и бабочками превратила меня в озорную девчонку, не более того. Озорная, но славная, веселая и смешная. О такой можно водиться, она своя. Спасибо, Роз! И каким таким нюхом ты все это поняла и прочувствовала? Талант, однако.

— Говорят, ты своровала картины Каца, — сказала Роз скрежещущим голосом.

— Своровала — у кого?

— У Каца.

— У Каца я не могла своровать. Он умер. Но эти картины Кацу и не принадлежали. Он их только хранил.

— Кому же они принадлежали?

— Моему деду. Паньолю.

— Паньолю? Ах, да! Паньолю. Он, значит, твой дед? Сволочь этот твой дед.

— Может быть. Но в прошлый раз ты сказала, что его не знаешь.

— Сказала. Не знаю и знать не хочу! Он тоже своровал эти картины!

— У кого?

Перейти на страницу:

Похожие книги