Гиршуни

Почему? Неужели мы когда-нибудь дружили? — Нет-нет. Никогда. Хотя — если уж разбираться, то до конца — одно время я входил в его свиту. Еще в школе. Наверное, это продолжалось года три — с четвертого по шестой класс, а потом как-то рассосалось. Наверна, так. Пользуясь тогдашней дворовой терминологией, мы с Орехом были кентами. Практически это означало, что я, в числе прочих кентов, сопровождал его по дороге из школы домой. Думаю, что со стороны мы напоминали стаю мелких собачонок, возглавляемую породистым догом. Борьбой Орех начал заниматься в восьмилетнем возрасте и с тех пор постоянно искал применения своим боевым возможностям. Кенты ему требовались в качестве восторженных зрителей.

Мы выходили на пустырь, и Грецкий начинал оглядываться в поисках потенциального противника. Нужно отдать ему должное — обычно он выбирал себе кого-нибудь постарше и посильнее, но, если таковые не попадались, не брезговал и мелюзгой вроде нас. Как правило, схватка заканчивалась быстро: несчастная жертва, задушенно попищав в железных ореховых объятиях, взлетала вверх и, мелькнув в воздухе ногами, с размаху шлепалась на землю. Кенты, то есть мы, издавали победный клич и собирались вокруг гордого победителя, уважительно похлопывая его по спине и поздравляя с очередной викторией.

Сейчас, оглядываясь назад, я могу прекрасно понять Ореха — им двигал исключительно спортивный интерес. Но что заставляло нас… а впрочем, почему «нас»?.. — что заставляло меня быть ореховским кентом? — Трусость. Трусость и подлость — вот что. Что достойнее — служить в свите сильного или оставаться в одиночестве слабости? Первый защищен своим положением, выступает смело, глядит открыто; второй дрожит от страха и ходит потупясь. И тем не менее, из этих двоих первый — трус и подлец, а второй — гордец и смельчак. Вот ведь как странно, не правда ли?

Однажды Орех задрался к новенькому из восьмого класса. Тот, хоть и был на два года старше, но выглядел субтильнее, так что никто из нас не сомневался в обычном исходе схватки. Никто, включая самого Грецкого. Ему бы поостеречься хотя бы поначалу, почувствовать соперника, а уже потом… Но сплошная череда побед сослужила Ореху плохую службу: он сходу попер вперед и попался на незнакомый классикам бросок через голову. Парень оказался дзюдоистом. Он оседлал ошарашенного Ореха и немедленно перешел на болевой, заламывая предплечье. Мыча от боли и унижения, Орех немного подергался и затих. Его глаза смотрели на нас снизу, и в них кричал немой вопрос, значения которого мы не могли или не хотели понять. Мы просто стояли вокруг испуганной толпой и не знали, куда девать руки.

— Все? — спросил парень. — Хватит с тебя?

— М-м-м… — промычал Орех, вращая глазами.

— Не понял.

— Хва… тит… — выдавил из себя Орех.

— Не слышу, — неумолимо сказал восьмиклассник, сильнее заламывая руку. — Ты что, громче не можешь?

— Хватит! Хватит! — заорал Грецкий от, видимо, уже нестерпимой боли.

— Ну если хватит, тогда ладно… — восьмиклассник встал с поверженного Ореха, подобрал шапку, отряхнул ее от снега и обвел нас презрительным взглядом. — Кто-нибудь еще?

Мы молчали. Победитель сплюнул, повернулся к полю битвы спиной и вразвалочку пошел своей дорогой. А мы — мы все еще не знали, что теперь делать и что говорить. Мы просто смотрели, как Орех неуклюже встает, баюкая поврежденную руку, — смотрели, даже не пытаясь помочь. И потом — когда, всецело поглощенный больной рукой, он сделал несколько шагов прочь — мы все так же остались стоять. Он уходил, а мы продолжали оцепенело торчать на месте, как стадо, забытое своим пастухом. И тут Орех обернулся и посмотрел на нас полными обиды глазами.

— Почему? — сказал он. — Почему вы стояли? Ведь мы кенты…

«Неужели бить будет?» — мелькнуло у меня в голове.

— Ведь мы кенты… — почти жалобно повторил Орех и пошел через пустырь, держа руку наперевес.

У меня и сейчас стоит перед глазами его сгорбленная спина в коротком пальтишке с цигейковым воротником, и я отчетливо помню тогдашнее ощущение себя самого — как чего-то мерзкого, гадкого — такого, в чем никому и никогда не следует мараться. И знаете что? — Неприятное чувство, которое я испытал впоследствии при виде его унижения перед друзьями Норы, было того же происхождения, с той лишь сомнительной разницей, что я даже не знал, с кем в тот момент кентую: с ним или с ними.

Тут нужно сказать, что пути наши начали расходиться еще на младших курсах института, хотя время от времени мы еще оказывались в одних компаниях, особенно тогда, когда Ореху по каким-то причинам — теперь-то, после его рассказа о Норе, я даже понимаю, по каким — требовалось присутствие свиты, и он по старой памяти обращался ко мне за помощью. Ах, Орех, Орех… нашел у кого искать поддержки…

Удивительно, но сейчас, прочтя его блог, я поймал себя на том, что почему-то вспоминаю о нем намного лучше, чем прежде… на том, что я, возможно, даже жалею его, оказавшегося на поверку не менее, если не более несуразным, чем самые несуразные из нас. Это просто поразительно, как мы, люди, несчастны, вам не кажется?