Гипсовый трубач: дубль два

– В новогоднюю ночь мы с Флер под звон курантов выпили много шампанского, стали озорничать, дурачиться и… завербовали друг друга на четыре года. Она рассказала: у нее был муж, Клод. Тоже журналист. Безумная любовь. Но он ее бросил ради богатой студентки из Сорбонны. Флер сошла с ума, хотела покончить собой, лежала в клинике. там она познакомилась с художницей Аннет, лечившейся от наркомании, и новая подруга с постепенной нежностью убедила ее в том, что женщины вполне могут обходиться без волосатых обезьян, именуемых в просторечье «мужчинами». Ничего, что я так?

– Ничего-ничего…

Рассказ Обояровой будил в Андрее Львовиче странные чувства, словно бы он, одетый, забрел на пляж нудистов, и теперь колеблется: уйти поскорей прочь или немедленно раздеться самому?

– …Выписавшись из больницы, Флер и Аннет несколько лет счастливо жили вместе, но потом художница снова села на иглу и умерла от передозы. Флер каждый день ходила к ней на могилу и поклялась больше никогда не привязываться ни сердцем, ни телом – ни к мужчине, ни к женщине. Понимаете? Она, как и я, решила стать головой профессора Доуэля! Друзья, видя ее состояние, выхлопотали место в московской редакции «Пари-матч» – подальше от горькой кладбищенской земляники. И мы встретились в Суздале. Две головы профессора Доуэля. Ведь правда, это рок?

– Безусловно! – подтвердил писатель, представив себе в супружеской постели два юных женских тела с бородатыми головами.

– …Пока Флер работала в Москве, мы встречались почти каждый день, сидели в кафе, бродили по подмосковным усадьбам, иногда я оставалась у нее…

– А Вадик? – удивился Кокотов из мужской солидарности с фотографом, которого Наталья Павловна оснастила столь затейливыми гендерными рогами.

– А что Вадик? Я говорила ему: ночую у мамы. И вообще, пришлось объяснить, что мы с ним окончательно переросли физиологию, потому наш брак теперь нерушим и вечен. Это его вполне устраивало, ведь у него была Нина из Реутова. Когда Флер приходила к нам в гости, он торопился оставить нас наедине…

– Наедине? Неужели он ни о чем не догадывался? – переспросил автор «Преданных объятий» и вспомнил: когда к вероломной Веронике притаскивалась однокурсница Ольга, он тоже всегда норовил куда-нибудь смыться.

– Нет, не догадывался! Вадик понимал, как мне с ним скучно, и радовался, что у меня появилась отдушина. А вообще-то мужья обычно переоценивают свою роль в жизни жен, и главное, их в этом не разубеждать. так советовала моя мама. Но потом у Флер закончился контракт. Боже, как она рыдала в аэропорту, когда мы ее провожали! Даже Вадик немого заудивлялся, но я объяснила, что несчастная журналистка оставляет в России любимого человека. Заметьте, не соврала! Он принялся ее успокаивать: у мужчин в мозгах одностороннее движение. Ну, не хмурьтесь, Андрюша, не у вас! Вы же писатель!

– А я и не хмурюсь! – отозвался Кокотов, слегка потрясенный.

Он всего лишь сопоставил страсть бывшей жены к Цветаевой, частые налеты шебутной разведенной однокурсницы, вспомнил подружечьи нежности, пересчитал их совместные поездки к морю… А плюха, которую Ольга дала на свадьбе Меделянскому! Конечно же, это знак любовнице, выходящей замуж за волосатую обезьяну! Значит, Вероника, вдобавок ко всем прочим чудовищным порокам, была еще и лесбиянкой! Кошмар!

– Хмуритесь? – участливо спросила бывшая пионерка. – Я вижу! Полюбите нас черненькими – беленькими нас всякий полюбит! В общем, Флер уехала домой, но мы почти каждый день говорили с ней по телефону. Потом она несколько раз покупала путевки и прилетала в Москву, а я – в Париж. Начальник отдела был в меня влюблен и безропотно выписывал командировки. Флер снимала крошечную квартирку без кухни в Латинском квартале, и наша кровать с видом на Сену занимала почти всю комнату. А может быть, и почти весь мир… Не знаю. Флер была на седьмом небе и повезла меня в Ним, знакомить со своими родителями. Вы бывали в Ниме?

– Не приходилось… – ответил Андрей Львович, дважды в жизни выезжавший за рубеж: один раз с делегацией детских писателей в Болгарию, а второй – с мерзкой бисексуалкой Вероникой, сразу после свадьбы, в Анталью, где юркие турки всех молодых русских женщин, в особенности блондинок, зовут «Наташами».

– Роскошный город! Море, римские развалины, магазины… Родители Флер оказались потомственными парикмахерами и владели сетью салонов. На фронтоне их дома, построенного еще в шестнадцатом веке, красовались расческа, ножницы и завитой парик. Ее отец, мсье Лоран, уверял, что именно его предок послужил прототипом Фигаро, а в Севилью Бомарше перенес действие из политической предосторожности…

– И что родители? – мрачно поинтересовался писатель, уязвленный своей географической убогостью. – Они тоже ни о чем не догадались?