Гипнотизер

— Вероятнее всего, принял какой-нибудь наркотик или снотворное средство и просто уснул навек.

— Значит, все-таки яд.

— Вся хитрость состоит в том, чтобы постепенно и незаметно лишить себя воздуха, довести себя до такого состояния, когда дыхание мало-помалу отказывает. Принять, например, снотворное, а перед этим надеть на голову плотный мешок. Вначале воздуха достаточно, но на человека быстро накатывает усталость — ему перестает хватать кислорода. Потом он впадает в обморочное состояние, и уже на стадии умирания человек видит чудесные картины, ему становится легко и радостно, а потом…

— …а потом из света выходит Освободитель и начинает отчитывать самоубийцу: ты, недостойный сын человеческий! Такого уговора у нас с тобой не было. Ты нарушил порядок. Я ведь только собрался в следующем году заставить тебя пасть героической смертью при битве у города такого-то. А тебе, несчастная женщина, тебе предстояло умереть только через девять месяцев от скарлатины, которой ты умудрилась не переболеть в детстве. И что мне теперь со всеми вами делать? Отправить в ад? Нет уж, там вы еще, может быть, и обрели бы успокоение, нет, пошлю-ка я вас обратно в мир. И, поскольку человеку никогда не повредит чуточку наказания, в твоей второй жизни ты получишь в неразлучные спутницы сестру, и имя ей — чахотка.

Бывает, что временами человек вдруг как бы немеет, это для меня не было в новинку, самым любопытным оказалось то, что мне вдруг словно ноги прекратили повиноваться. И я замер будто вкопанный. И дело было не в разрушительном, депрессивном цинизме услышанного от мадам Бершо. Все дело было в ее топе. Интонации. Тембре. В них была полнейшая безысходность, манифест тех, кто дошел до последней черты, с обреченностью покорившись судьбе, уже не надеясь ни на что доброе. Но с другой стороны, на что оставалось надеяться этой мадам Бершо с ее болезнью? На то, что чахотка сама собой прекратится? Или на то, что мы, эскулапы, в ближайшие недели и месяцы вдруг откроем чудодейственное средство?

Я стоял и смотрел ей вслед — расстроенный и печальный. Парадоксальным образом я отметил, как грациозны движения мадам Бершо. В этих мелких шажках, в едва ли не семенящей походке было очаровательное кокетство, причем в полном соответствии с нынешней модой. Глядя на нее, на эти чуть покачивавшиеся бедра, я невольно спросил себя, а может ли сорокалетняя женщина вообще считаться старухой, или же эта возрастная стадия скорее относится к молодости? Молодости, склонной смаковать удовольствия жизни, реже поддаваться искусу экспериментирования, больше полагаться на свой уже успевший сформироваться вкус при наличии сохранения душевной романтичности?

Не будь у нее этой хвори, я не стал бы раздумывать, как мне поступить.

Едва эта мысль пронеслась у меня в голове, как мадам Бершо обернулась.

— Ну, что же вы стоите? Идемте же наконец! — нетерпеливо призвала она меня. — О чем вы там задумались? Здесь, здесь разыгрывается настоящая жизнь. Оглянитесь вокруг!

Улыбнувшись, моя консьержка укоризненно посмотрела на меня. Эти большие глаза, с интересом взиравшие на мир! В ту минуту никому не могло прийти в голову, что эта женщина долго и неизлечимо больна.

— Фокусники? — не понял я.

— Нет, артисты. Вон, смотрите — они натянули канат над водой…

— Ну, вот шлепнутся с него в воду и вымокнут до нитки.

— Снова вы ничего не понимаете, месье Кокеро.

— Чего не понимаю?

— Ничего.

Рассмеявшись, мадам Бершо покачала головой, словно желая сказать: «Эх, ты, мальчишка, ничего-то ты не понимаешь. Какой же ты еще глупышка». Я порадовался за нее. Вся эта пропитанная цинизмом трепотня на тему смерти и самоубийства, казалось, канула в забытье, даже на ее лице не было и следа размышлений. Какой же привлекательной женщиной она была бы, обойди ее стороной недуг.

Дьяболо, так звали акробата, готовился преодолеть по канату участок над водой между набережными Морфондю и Межисери. С обеих сторон канат крепился на сколоченных из дерева вышках, каждая из которых была увенчана площадкой. О начале представления возвестили удары в барабаны и бубен. И я, затаив дыхание, следил, как не один, а трое мужчин в красных и белых шароварах стали взбираться на вышку. Тот, что был в красных шароварах, держал в руках длинный увесистый шест, снабженный по обеим концам маленькими сиденьями. Не хотелось верить глазам, что должно было произойти сию минуту, и все же это свершилось: двое мужчин одновременно вскочили на шест и, семеня по нему, добрались до сидений.

Раздались короткие аплодисменты. Стало тихо, толпа зрителей застыла в ожидании — сейчас Дьяболо должен был начать шествие по канату. Шест изогнулся под весом двух сидящих на нем, однако Дьяболо не торопился. Он передвигался мелкими шажками, а его собратья на сиденьях по краям шеста, безмятежно улыбаясь, смотрели куда-то вдаль.