Гиперион

«Ко мне» так «ко мне». Джонни занимал квартиру в большом доме у подножия мраморной лестницы. Из окон открывался вид на площадь, которую Джонни называл «пьяцца», и лестницу, которая вела к большой церкви из желто-коричневого камня. Внизу, посреди площади, бил фонтан в виде корабля, нарушая плеском воды вечернюю тишину. Джонни сказал, что фонтан проектировал Бернини[35], но это имя мне ничего не говорило.

Комнаты были небольшие, хотя и с высокими потолками, мебель неказистая, но украшенная искусной резьбой. Узнать по стилю, когда ее изготовили, я так и не смогла. Никаких признаков электричества или современных бытовых приборов. У дверей и потом, уже наверху, я пыталась заговорить с домом, но он не отозвался. А когда на площадь и город спустились сумерки, за высокими окнами зажглись редкие фонари, в которых наверняка использовался газ или какое-нибудь другое допотопное горючее.

— Это из прошлого Старой Земли, — сказала я, прикасаясь к пышным подушкам. И тут только до меня дошло. — Китс умер в Италии. В начале... девятнадцатого века. Или двадцатого? Это... тогда?

— Да. Начало девятнадцатого века: 1821 год, если быть точным.

— Значит, весь этот мир — музей?

— О нет! Различные районы соответствуют различным эпохам. Все зависит от объекта.

— Не понимаю. — Мы перешли в комнату, заставленную громоздкой мебелью, и я устроилась у окна на диване, украшенном странной резьбой. Золотистый вечерний свет играл на шпиле той желто-коричневой церкви. На фоне темнеющего неба кружились и кружились белые голуби. — И что же, миллионы... кибридов... живут на этой липовой Старой Земле?

— Вряд ли, — ответил Джонни. — Думаю, их тут столько, сколько нужно для каждого конкретного проекта. — Заметив, что я все еще не понимаю, он перевел дыхание и продолжал объяснять: — Когда я... проснулся, здесь были кибриды Джозефа Северна, доктора Кларка, квартирной хозяйки Анны Анчелетти, молодого лейтенанта Элтона и других личностей. Итальянские лавочники, хозяин траттории на той стороне площади, который приносил нам еду, случайные прохожие и так далее. Человек двадцать, не больше.

— Что же с ними случилось?

— Вероятно, они были... рециркулированы. Как тот человек с косой.

— Коса... — Сквозь густой полумрак я пристально поглядела на Джонни. — Так он был кибридом?

— Вне всякого сомнения. Картина саморазрушения, которую вы описали, очень характерна. Если бы мне потребовалось избавиться вот от этого своего кибрида, я поступил бы точно так же.

Мои мысли понеслись вскачь. Теперь я поняла, как мало знала... и какой была дурой.

— Значит, вас пытался убить другой ИскИн?

— Похоже на то.

— Но зачем?

Джонни развел руками.

— Возможно, чтобы стереть какой-то квант информации, который исчез бы вместе с моим кибридом. Допустим, я узнал что-то совсем недавно, а другой ИскИн... или другие... догадались, что это знание можно уничтожить, только выведя из строя мою периферию.

Я встала, прошлась по комнате и остановилась у окна. Теперь уже по-настоящему стемнело. В комнате были лампы, но Джонни, похоже, не собирался их зажигать. Да и я сейчас предпочитала темноту. Она смягчала ощущение нереальности происходящего. Я заглянула в спальню. Сквозь выходившие на запад окна в комнату проникали последние лучи света; смутно белела постель.

— Вы умерли здесь? — спросила я.

— Он, а не я, — мягко напомнил Джонни. — Да, он умер здесь.

— Но ведь вы помните то же, что и он.

— Полузабытые сны — не более. В моих воспоминаниях полно пробелов.

— Но вы знаете, что он чувствовал!

— Я знаю, что он чувствовал по мнению авторов проекта.

— Расскажите.

— О чем? — В темноте кожа Джонни казалась бледной, короткие локоны — совсем черными.

— Что чувствуешь, когда умираешь и когда рождаешься вновь.

И Джонни начал рассказывать. Его голос звучал мягко, почти напевно. Временами он переходил на английский, архаичный и оттого непонятный, но гораздо более приятный на слух, чем та мешанина, на которой говорят в наши дни.