Гиперборейская чума

– Вы ведь знакомы с Эшигедэем? – продолжал Эдик. – Наверняка! Оттяжный мэн, а главное, он на самом деле многое умеет. Я точно знаю, что он мертвых поднимает, и они с ним говорят. Публике этого, конечно, не покажешь… И говорят… я не знаю, правда или нет, будто бы он способен дать бессмертие. Разумеется, тем, кто ему понравится. Было бы здорово, правда? Я иногда задумываюсь – и прихожу к выводу, что смерть совсем не обязательна. То есть в массе она, может быть, и нужна, но единичные случаи никого не ущемляют, ведь правда? Может быть, главное – просто как следует поверить? Ведь если не верить в шанс на бессмертие, то лучше и не жить. Правда, Ничка?

– Эшигедэй талантлив, – сказала девушка. – Я не могу уловить, когда у него кончается механический фокус и начинается искусство. Он лучше Копперфилда. Я уже не говорю про пластику.

– Мне показалось, что он зол и насмешлив, – сказала Ираида.

– А как иначе? – пожала плечами девушка. – Разве сейчас можно иначе?

– Почему же нельзя?

– Ну, знаете… Кто пойдет смотреть, если не будет… всякого такого.

– Ничка, будь чики, – с обидой в голосе встрял Эдуард. – Я ведь говорил не о фокусах. Эшигедэй обладает какой-то удивительной силой, совершенно необычной, и эту силу он иногда демонстрирует в узком кругу. Это рассказывал Тогоев, а я ему верю, потому что у Тогоева совсем нет фантазии. Кстати, я его не видел последние дни, и сегодня он не пришел. Когда я иссыхал, он был единственный, кто носил мне апельсины…

– А с Рогачом ты не знаком? – спросил доктор. – Я вообще-то хотел бы именно с ним пообщаться…

– Он скучнейший, – сказала Ничка, изобразив зевок. – С ним даже трахаться скучно, я уж не говорю о прочем. Только Эшигедэй может его построить, и тогда Ромик что-то выдавит из себя. Иногда какушку, а иногда – шедевр. Смешно. Сам он разницы между тем и тем – не видит. Смешно…

– Он улетел в Прагу. Ставит там балет о высадке на Луну. Когда я иссыхал, он приходил и измерял меня. Просил, чтобы я такой остался. Ему нужны были ходячие кости. Так вот, о бессмертии. Тогоев говорил, что можно сладить такой хэппенинг, в котором несколько человек умрут или сильно заболеют, но один или два – обретут вечную жизнь, и не где-то и когда-то, а прямо сейчас, сразу. И будто бы Эшигедэй…

– Простите, я невольно подслушал, – сказал, оборотясь, Сильвестр. – А что будет делать этот несчастный бессмертный в день Страшного Суда? Ведь ему все дороги будут заказаны…

– Неужели вы еще верите в какой-то грядущий Страшный Суд? – изумился Эдик. – Все уже свершилось четырнадцать лет назад, и вот это, вокруг – лишь видимость. Думаете, для чего сухой закон вводили? Э-э!.. Сама жизнь равновелика катастрофе, концу мира. Все расползается, гаснет, опадает. В ментале заводятся черви.

– Это ужасно, – с чувством сказал Сильвестр.

Тем временем Крису, похоже, надоела роль скромного фонотворца, и он, подхватив прочих музыкантов, начал «What a Wonderful World».

– Вообще не понимаю я устроителей, – с досадой сказал Эдик. – Обещали Шурy пригласить, а тут – черт знает кто…

– Вы внукам будете рассказывать, – сурово произнесла Хасановна, – что вживую слушали Вулича. Хотя… какие у вас могут быть внуки…

– Заводить сейчас детей – преступление, – сказал Эдик.

– Зачем заводить, – хмыкнула Ираида, – берите тех, которые на батарейках.

– Ничто не остановит «энерджайзер»! – подхватила Хасановна.

Эдик смешался.

– Правда, – сказал доктор, – давай музыку послушаем.

– Вообще-то я выпить хотел, – сказал Эдик. – Насмотришься всякого… и как бы нельзя не выпить.

– А вы специализируетесь тоже по ауре? – спросила Ираиду его спутница со странным полуименем Ничка. – Или…

– Отчасти, – сказала Ираида. – Я ставлю защиту.

– О-у! – воскликнула Ничка. – Астральную или ментальную? А мне можете поставить?

Ираида потрогала левой рукой воздух.

– Зачем? У вас превосходный панцирь. Потрите его немного, чтобы блестел…

– Чем?

– Ну… лучше чем-то спиртосодержащим…

Обе чуть засмеялись.

В баре мужчины взяли виски, Ничка – «Б-52», а Ираида и Хасановна – джин с тоником. Тем временем Крис, сыграв еще «Hello, Dolly», дал передышку себе, ударнику и контрабасисту; они о чем-то тихо толковали, пока роялист услаждал слух публики очень причудливой интерпретацией «Let It Be». Кельмандарщик водил ногтями по струне своего инструмента, заставляя его издавать совершенно человеческое «ой-е-е-ей!».

Клетку разобрали и по частям утащили. Помост, на котором она стояла, покрыли черной тканью. Другой кусок ткани, нежно-белого шелка, повесили сверху, распялив на тонких лесках, так что шелк образовал что-то вроде кровли пагоды.

– А мне больше нравится солодовое виски, – заявил Эдуард. – Не пробовали? Ну так я вам скажу…

Какое-то легкое замешательство произошло у двери. Через минуту подошедший оттуда охранник сказал бармену:

– Дай-ка водички, Витя. Два лося впереться хотели – я таких смешных уже не видел давно… Слушай, а мировой сакс сегодня, кто это?

– Ты что? Это ж Вулич…

– Витя!.. Здесь, у нас – Вулич? Врешь.

– Ха.