Гиперборей

— Нужно ли было? — спросил Кий печально. — Здесь не бывает рабов, как обещали волхвы.

— Надо было, — ответил Олег. — Дабы не проболтались. Зато твой склеп поныне неразграбленный!

— А что собираешься делать ты?

— Ну... я возьму лишь часть того, что сам положил.

— Да-а, — протянул Голос, — я тебя в таком виде не часто видел. Сказать по правде, всего пару раз. Хотя дед мой поговаривал...

— Старики наговорят, — буркнул Олег, — только уши развесь!

Он уже бродил, пошатываясь, с усилием поднимал крышки сундуков.

Гульча преодолела оцепенение, заставила себя встать с вороха шкур, оставив сползающую с плеч душегрейку пещерника, уцепилась за тяжелое кольцо, добавляя свои усилия к попыткам Олега поднять крышку большого сундука.

Голос произнес печально:

— Она еще ему помогает... Бедное неразумное дитя...

Сундук оказался полон золотых монет, бриллиантов, изумрудов. Олег сердито плюнул прямо на золото, опустил крышку. Гульча едва успела убрать пальцы — крышка дернула ее книзу. Пещерник, ворча, заглядывал в кувшины, скрыни, тряс резные шкатулки.

Голос печально произнес:

— Если бы сам клал, как говоришь, знал бы, где то, что ищешь... Пить надо меньше!

— Все разве запомнишь? — буркнул Олег.

Под руки попался сверток бересты, хотел отшвырнуть, но на всякий случай сорвал лыковую веревочку, не сумевшую пересохнуть в сырости, развернул хрупкий лист. Лицо его чуть просветлело.

Вскоре он уже сдирал, постанывая, грязь, накладывал примочки из темной и густой, как деготь, жидкости. От нее смердило, он заставил Гульчу отпить пару глотков. Ее едва не вывернуло, но, странное дело, сразу согрелась, боль в исцарапанных ступнях ушла. Даже пальцы на ногах, озябшие так, что не чувствовала их вовсе, отошли, пошло покалывать иголочками.

— Бедное дитя...

Олег, накладывая на лицо и грудь смердящую пакость, предостерег:

— Кий, не увлекайся!

— Я только по-отечески жалею...

— Знаю-знаю. Самые красивые и беззащитные с виду змейки — самые ядовитые. Да и ты, ласковый, как кошечка... пока не наступишь на хвост. Гульча, вон в том углу всякая всячина из рухляди! Выбери, а то князь Кий уж очень волнуется. Воображение у него, видите ли...

Девушка с факелом в руке пошла рыться в ворохе одежды. Пещерник был груб, но грубости умел говорить так, что у нее сама собой выпрямлялась спина, грудь поднималась, а щеки горели в странном радостном предчувствии.

Она наткнулась на множество сапог, словно волхвы предполагали увидеть усопшего князя в личине сороконожки, затем обнаружила одежду. Рыться одной рукой было непросто, держа факел на отлете, чтобы искры ненароком не сорвались в гущу шелков, бархата, дорогих шуб, мехов, тонко выделанных сорочек.

Когда вернулась, одетая в княжескую расписную сорочку, что доходила ей до колен, Олег лежал возле каменной плиты — страшный, распухший, с ног до головы покрытый темными пятнами. Гульчачак вскрикнула, опасливо опустилась возле него на корточки. Смрад ударил в ноздри, она помахала ладонью у лица. Очень медленно правый глаз пещерника приоткрылся.

— Не тревожь, — прохрипело у него в горле.

Она ушла в другой угол, села на шкуры. От факела струился тусклый мерцающий свет. Гульча зябко куталась — ее снова трясло. Неподвижный воздух, запах целебных настоек, трав, пережитые страхи! Голова начала кружиться, Гульча ощутила себя летящей в пространстве, замелькали крыши домов, в темном небе светили непривычно яркие звезды. Слабо слышались голоса.

Проснулась в полной темноте. Лежала в страхе, не понимая, откуда под ней взялись шкуры, почему темно. Было тихо, как в могиле. Как только подумала о могиле, сразу вспомнила, что она и есть в могиле — заживо погребена в склепе древнего князька местного племени язычников. На строительстве этого подземного дворца были зарезаны сотни пленных кочевников, их кости тлеют под ее ногами...

Она зябко поджала ноги, сказала дрожащим голосом:

— Эй, есть кто-нибудь?.. Олег, ты еще живой?

В склепе было тихо, никто не сопел, не похрапывал. Не слышно было и голоса погребенного князя, основателя Города. Гульча осторожно сползла со шкур, чувствовала себя отдохнувшей, только очень хотелось есть — до спазм в желудке. Едва подумала о еде, как в животе заворчали кишки, голодно заурчало, а рот наполнился слюной. Она шарила в потемках по полу, где-то должен лежать факел — не весь же сгорел. Если отыскать еще и огниво...

Ее пальцы наткнулись на твердое, угловатое. Она некоторое время ощупывала, потом сообразила, что под ее ладонями человеческое лицо. Вскрикнув, отшатнулась, долго сидела неподвижно, прислушиваясь к оглушительному стуку своего сердца, наконец решилась потрогать лежащего за плечо:

— Эй... Олег, это ты?.. Или это великий князь, основатель Киева? Кто бы ни был, помогите! Мне так страшно и хочется есть.

Из темноты послышался вздох, глухой голос произнес сипло:

— Всегда одно и то же: как утро, так хочет есть... Сюда много натащили всякой еды! Если думаешь, что не испортилась за четыреста лет, то давай, ухомякивай за обе щеки...

— Олег, — вскрикнула она, — я так рада!